Дома Элиза любила возиться с мелочами: переставляла книги на полке – старые тома с потрепанными корешками, найденными в букинистическом магазине, – или рисовала в блокноте странные узоры, похожие на вены, которые проступают под кожей. Иногда она включала старое радио, которая досталась ей вместе с квартирой, и слушала потрескивающие мелодии, пока не начинало казаться, что голоса из эфира зовут ее по имени. Готовить она не любила, но могла часами сидеть над чашкой чая, поджаривать хлеб прямо на сковороде, пока запах не наполнял комнату, перемешивая аромат сырости со стены.

Гулять Элиза выходила ближе к вечеру, когда воздух становился густым и липким, а город окутывала дымка. Она шла вдоль канала, где вода отражала фонари, превращая их в расплывчатые глаза, следуя за каждым ее шагом. Иногда гуляла в старом парке, где стояли деревья голые и кривые, а скамейки, покрытые мхом, как будто плоть, разлагающаяся на костях. Она любила это место за его тишину, за то, как ветер шептал что-то невнятное, касаясь ее лица холодными пальцами. Там, среди ветвей, она чувствовала себя не такой одинокой – словно кто-то, или что-то, наблюдал за ней, выжидая. Домой она вернулась с легкой дрожью в груди, но не из-за страха, а из-за странного вкушения, которое сама не могла объяснить.

В один из выходных дней Элиза решила нарушить привычный ритм и отправилась в торговый центр – огромное бетонное чрево, гудящие голосами и шорохами шагов. Свет отражался в стеклянных витринах, слепил глаза, воздух был пропитан запахами синтетических духов и горячего пластика. Она бродила между рядами, ее пальцы скользили по поверхности мелочей, которые могли бы оживить ее квартиру. Ей нравились странные вещи: кривая ваза цвета запекшейся крови, сувенирный череп из смолы с вырезанными на нем цветами, статуэтка танцующей фигуры с лишней рукой, словно кто-то ошибся в пропорциях. Она выбирала их, не задумываясь, повинуясь импульсу, как будто эти предметы шептались с ней, прося забрать их домой.