– А к Люку? – Майя смотрит мне прямо в лицо. И я ловлю себя на мысли, что не могу отвести взгляда от медово-янтарных завораживающих глаз.

– Пойми, – стараюсь я говорить чуть помягче, – у Петьки таких возможностей до фига было. Он меня раненого через посадку тащил. Бросил бы, никто и слова бы не сказал, – бурчу я, инстинктивно дотрагиваясь до серповидного шрама, расположенного чуть ниже ребер.

– Когда это случилось? – не сдается Майя. – Ты был так же богат и знаменит?

– Нет, – мотаю головой я и хочу немного рассказать о том времени, как Майя перебивает меня:

– Ты сам все понимаешь, Родичка, – бросает она отрывисто. – Сам чувствуешь, что пахнет изменой.

– Как ты это определила? – удивляюсь я.  – Умеешь читать по лицам?

– И это тоже, – хмыкает она. – Я тебе потом расскажу. В Лондоне, – бросает недовольно. А когда мой майбах Пуллман замирает около крыльца, быстро выходит, и не обращая внимания на прислугу, встречающую нас с хлебом-солью, стремится уйти в дом.

– Подожди, – хватаю ее за локоть. – Люди старались…

– Ну ты же сам просил идти сразу в спальню, – громко заявляет моя новоявленная супруга. Стерва!

Народ вокруг начинает смеяться, но, видя мое перекошенное лицо, быстро смолкает. Марина с караваем торжественно выходит вперед. Это, конечно, лишнее, но обидеть домработницу я не могу. Человек старался, хотел как лучше. И держа Майю под локоток, подхожу к немного растерянной женщине. Отламываю кусочек хлеба, макаю в соль. Майя повторяет то же самое. И я вижу, как тонкие наманикюренные пальчики отщипывают малюсенький кусочек и тут же без всякой соли отправляют его в рот.

– Моя любимая долго жила в Америке, – сообщаю я присутствующим всем известную новость. – Успела подзабыть наши обычаи. Правда, милая?

– Конечно, любимый, – мурчит Маечка и, взяв меня под руку, степенно поднимается по ступенькам.

– А в дом внести, Родион Александрович? – ухает рядом Ольга.

Я молча киваю и, плотоядно улыбнувшись, подхватываю жену на руки.

– Обед через час, – рычу я на ходу. – Люк, позвони Приору, пусть подтягивается… – обернувшись вполоборота, отдаю я указание Петьке и, поднявшись в спальню, бережно опускаю Майю на постель.

– Ты красивая, – шепчу я, становясь рядом на колени. – Какая же ты красивая, – улыбаясь провожу ладонью по ноге в тонком чулке и поднимаюсь выше. – Только почему же у тебя характер такой отвратительный, девочка? – бормочу чуть слышно. – Прям как у гадюки…

– Мы, ядовитые змеи, не съедобны, – фыркает она, приподнимаясь на локте.  – Иди ко мне, Родичка, – шепчет с жаром. И мне кажется, что в ее голосе слышится дрожь.  В один миг я оказываюсь рядом. Двумя пальцами приподнимаю подбородок и заглядываю в лицо. Так и есть! Слезы!

– Ты плакать собралась или заниматься любовью? – криво усмехаюсь я. – Или по старинному совету решила пореветь перед брачной ночью?

– Идиот, – фыркает она. – Нас чуть не убили сегодня… И если бы не моя интуиция, то сейчас бы генетики пытались  определить, где твои руки-ноги, а где мои. По кучкам бы раскладывали…

– Все обошлось, – морщусь я. – Фигня облажался, а мы будем впредь настороже. Пока в Лондон съездим, тут все утрясется, – отмахиваюсь я, в который раз за сегодня расстегивая дурацкое платье. Провожу рукой по глубокой ложбинке и будто мальчишка устремляюсь к заветной цели. Рычу, вытаскивая из петель пуговицы, и, не совладав с собой, дергаю полы платья в разные стороны. Золотые «пятачки» разлетаются по комнате, а Майя, еле сдерживая смех, предстает передо мной в самом соблазнительном виде. Полупрозрачное белье почти ничего не скрывает. Наоборот, искушает и манит. Но мне некогда любоваться кружавчиками и вышивкой. Я провожу языком по животу распластавшейся подо мной женщины и привычным движением сдираю зубами тонкие шелковые трусики. Откидываю лоскутик в сторону и вновь нависаю над Майей. Жаркой и невероятно греховной. На автомате завожу руки ей за спину, собираясь расстегнуть лифон и тоже выбросить вон. Но вместо обычной застежки мои пальцы скользят по гладкой полоске ткани. Растерянно смотрю на Майю, перевожу взгляд на замысловатый кружевной цветок, примостившийся между двумя упругими полушариями, и снова недоуменно пялюсь на жену.