Я едва мог смотреть на нее, едва мог дышать – этот ее запах, чтоб меня, ее запах, который не менялся все эти годы с тех пор, как я встретил ее, сладкий и чистый, как яблоки, цветы, дождь, гребаная звездная пыль и лунный свет. Я не мог сказать ничего конкретного, но, черт возьми. Все, что я мог сделать, – это вцепиться в руль, сконцентрироваться на вождении и просто пытаться сдержать пену у рта, когда касался ее. Я пытался притвориться, что все это не имело значения: все мое бешенство, глубочайшее огорчение, все разочарование, вся эта подавленная агония и сдерживаемый, черт возьми, гнев… что ничто из этого не уничтожило меня совсем… что она не уничтожила меня, хотя, черт возьми, так она и поступила… все это просто клокотало внутри, готовое взорваться.

И ее голос.

Этот гребаный голос, который я не слышал шесть с половиной лет, мелодичный и мягкий, и такой ее.

Никогда в жизни я так сильно не хотел съехать с дороги на обочину гребаного шоссе и достать свой член, чтобы подрочить, пока мимо проносятся машины.

Но именно это я и сделал. И мне было наплевать на всех, кто меня видел.

Не прошло и пяти минут после того, как я отвез ее к Джуду. И в этот момент я как раз ехал забирать Аманду… Мне нужна была разрядка, потому что я не хотел, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии.

Я оказался в полной заднице.

Господи, кто так поступает?

Маньяк, вот кто.

И если я и был маньяком, то только потому, что Джесса Мэйс однажды превратила меня в него. Но всякое случается, да? Тогда я был ребенком. С тех пор я стал мужчиной. Я не собирался срываться на свадьбе Джесси.

Я в норме.

У меня все хорошо. Все под контролем.

До тех пор, пока я не услышал ее имя, повисшее в воздухе, и не понял, что она здесь.

Джесса.

Кто-то сказал это, и я повернулся, чтобы посмотреть в другой конец комнаты, как собака, которой бросили объедки. Клянусь, у меня потекли слюнки. Бокал с вином разбился у меня в руке. Раздался различимый звон, и мы с Амандой посмотрели вниз и обнаружили, что изящный бокал, который я все еще держал в руке, треснул, вино вытекло наружу.

По крайней мере, у меня не текла кровь.

– Божечки, – сказала Аманда и схватила стопку салфеток с барной стойки, чтобы помочь мне. – Эм-м… думаю, стоило допить вино до того, как разобьешь бокал. – Она улыбнулась мне, затем попросила бармена убрать осколки и подать мне новый.

А я в этот момент просто стоял оцепенев.

Уставившись в другой конец комнаты.

Потому что только что вошла Джесса Мэйс в платье, которое можно было объявить вне закона.

Не то чтобы в этом наряде было что-то скандальное. Оно облегало ее изгибы, как у богини, но доходило чуть ниже колена и имело вырез на уровне ключиц, а также короткие рукава. Нельзя сказать, что оно затмевало платье невесты. Оно не было белым, вызывающим и не демонстрировало длинные ноги – а у Джессы Мэйс под этой штукой скрывались чертовски длинные ноги.

Именно это и поразило меня, когда я увидел ее в нем.

Его сшили из чего-то похожего на плотный шелк. Не совсем персиковое, не совсем розовое… лососевое? Сорбет из роз и дыни со льдом? Без понятия, как, черт возьми, девчонки называли его, но точно чрезвычайно сексуальное.

С этими шелковистыми, слегка волнистыми волосами, которые доходили почти до самых сосков и были заправлены за идеальное ухо с одной стороны, она выглядела как экранная сирена из какого-нибудь старого черно-белого фильма, но в ярких телесных тонах, как в сочном эротическом сне.

Когда я встречал ее в аэропорту в этой меховой куртке, то ее трудно было оценить, но теперь я видел, как она изменилась с тех пор, как уехала, – во всех отношениях божественно. Маленькой девочкой она была милой, немного чудной, неряшливой, с гривой растрепанных каштановых волос и большими карими глазами. В подростковом возрасте она стала гибкой и превратилась в красавицу с ангельским личиком.