– Как они сумели так быстро найти это место? – чуть не плача, спрашивает Драммер.

Я указываю на дерево:

– Остаются следы, позволяющие проследить путь огня к самой начальной точке, вроде характера обугливания, свернувшихся листьев, примятой травы и отложений сажи. Я сама не до конца понимаю детали, но, кажется, дорожка привела дознавателей прямо сюда. Они уже осмотрели это место, но могли что-нибудь пропустить. Давай поищем трубку. Только осторожно, постарайся ничего не трогать.

Мы склоняемся над землей и принимаемся за поиски, аккуратно приподнимая хрупкие ветки, растения и опаленную траву. Мне тревожно: если дознаватели вернутся, они увидят наши следы, но этого никак не избежать. Отпечатки пальцев Люка на трубке – куда более убедительная улика, чем отпечатки нашей обуви. Кеды есть у каждого подростка в Гэп-Маунтин, а вот трубка приведет прямиком к Люку. Из-за прежней судимости его «пальчики» есть в картотеке: проще простого.

Если его арестуют, остальные посыплются, словно костяшки домино. Наша история неплоха, но вряд ли она выдержит тщательную проверку. Слишком уж много в ней слабых мест вроде упаковки спичек, которую Люк прихватил в магазине у Сэма, или фотографии, которую разместила Мо. Чтобы все это не всплыло, нужно полностью отвлечь внимание от нас.

После почти часа поисков мы сдаемся.

– Трубки здесь нет. Должно быть, дознаватели ее нашли.

Драммер садится на корточки, опускает голову на руки и стонет.

Я беспокойно глажу его по спине. Утренний свет начинает пробиваться сквозь дымовую завесу все ярче, и лес из серого становится золотистым. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь нас здесь увидел. «Виновные часто возвращаются на место преступления» – эту фразу я не то вычитала в какой-то книге по криминологии, не то слышала в фильме. Заодно и проверю, когда окажусь в Сан-Диего и приступлю к учебе – если сумею продержаться ближайшие несколько недель.

Драммер встает и швыряет камень в Провал. Тот шлепается на поверхность и с унылым бульканьем исчезает. Я представляю себе, как булыжник опускается в холодную толщу вод фут за футом, пока не оказывается на дне, где его никогда не найдут. Напряжение, отдававшееся болью во лбу, постепенно отступает.

– Послушай, – говорю я Драммеру. – Вполне возможно, что отпечатки на трубке выгорели или сама трубка расплавилась. Не паникуй. Все будет в порядке. Идем.

На обратном пути мы внимательно смотрим под ноги, чтобы не пропустить другие мелочи, которые мы могли оставить: упаковки от бутербродов, солнцезащитный крем, полотенца. Но если что и было, это уже забрали. Драммер успокаивается, и его мысли уходят в другом направлении.

– Тебе доводилось быть у кого-нибудь первой? – спрашивает он.

Я не сразу соображаю, о чем он.

– В каком смысле первой?

С мрачным смешком он удивленно смотрит на меня.

Господи боже. Речь о сексе. Мне моментально становится дурно.

– Ты же знаешь, я никогда… – Я заставляю себя замолчать: не хочу об этом говорить.

– Первый раз – особенный, – продолжает Драммер, не обращая внимания на мою неловкость.

Я молчу, понимая, что он говорит о Вайолет. То есть нынче ночью у нее был первый раз? Поскольку мне известно, что у него-то это не впервые. В голосе Драммера слышатся гордость и нежность, и я не решаюсь заговорить. Никогда прежде он не называл секс особенным. Это слово будто очерчивает кольцо, внутри которого остаются лишь они с Ви, оставляя меня снаружи, и мне чудится, что лес вокруг меня идет кругом.

Драммер не может бросить меня. Только не теперь, когда над нами нависло обвинение в поджоге с тремя трупами. Он должен опираться на меня, а не на Вайолет! Это я пытаюсь нас всех спасти. Это я собираюсь вытащить нас из передряги.