Он приглашающе вскинул руку и сказал:

– Раз уж вы здесь, то прошу. Но поторопитесь с выбором. Я не обслужу вас ни минутой после закрытия.

Как и всегда, он предлагал немного: несколько залежалых брецелей, блюдо с маковыми розами-завитушками, которые, должно быть, окаменели ещё в прошлом году, половину пирога с лососем и брокколи, сушёных спрутов, которые, должно быть, застали саму Кальмарскую унию. Пока она решала, кому из претендентов отдать предпочтение, Йохен завёл свою старую шарманку:

– Видит Бог, я устал от содержания этой забегаловки.

– А как же прибыль, Йохен? Разве ваша пекарня убыточна? – По привычке спросила Нелли, не сильно интересуясь ответом. И по той же самой привычке добавила. – Я вижу пустые полки. Значит, торговля как-никак идёт.

– Да куда уж там! – Отмахнулся старик. – Нет тут приличной прибыли. Уже лет н’дцать как. Подумываю продать свою лавку за бесценок и провести остаток дней в тишине и покое.

Он порывался пустить пекарню с молотка с тех самых пор, как Нелли въехала в свою мансарду. Она подозревала, что не одно поколение квартирантов выслушивало стенания Йохена.

– Заверните, пожалуйста, половину пирога.

– Вы имели ввиду половину от целого или от половины, иными словами, четверть?

– Всё, что от него осталось, Йохен.

В пекарню нечасто захаживали посетители, и старик садился на уши каждому. Он был одинок. Лишь изредка его навещал старший сын с внуками, а младшая дочь, его любимица, пересекла экватор в поисках новой жизни. В тёплую погоду Нелли находила старика во дворе под столетней ивой жадно вчитывающимся в каждое слово на очередной открытке из тёплой страны, куда он и не надеялся попасть.

– Прошу, фрекен. С вас шесть крон.

Она расплатилась, и отчего-то её взор приковался к владельцу кафе, сгорбившемуся над кассой. Когда он всё-таки её закрыл, Нелли поинтересовалась:

– Как поживают ваши внуки?

Он с недоверием уставился на неё. Посетители захаживали к нему редко, а беседу заводили ещё реже. Его лицо просветлело, он нежно заговорил:

– Постигают азы науки. Их отдали в гимназию на площади Микаэлы, там теперь не до проказ. Экие сорванцы! В первый же день сбросили с парапета вазу и сбежали, а директор заставил их вылепить с десяток новых горшков в гончарной. Эти двое были тише воды ниже травы. То-то же! Школа хорошая, хорошая…

– А ваша дочь? Где она сейчас?

– Дык уехала с чёртовым бразильцем! – Его лицо сморщилось ещё сильнее, и Нелли тут же пожалела о том, что спросила. – Вряд ли уж вернётся.

Он потряс головой и поправил кепи.

– Но мне кажется, у неё всё хорошо: светлый дом, солнце, пляж в получасе ходьбы… А что ещё старику надо? Только бы у детей всё было хорошо. Ох, Хельга моя Хельга… Вот продам эту лавку и поплыву в Бразилию! Дочку удивлю…

Нелли показалось, что он зациклился на одной мысли, которую она ему неудачно подкинула. Дотронувшись до его локтя, она предложила:

– Йохен, уже поздно. Вам действительно пора закрываться. Давайте-ка я провожу вас?

Он запер кафе и с благодарностью принял подставленную руку. Медленно, словно стараясь растянуть случайный социальный контакт на вечность, он семенил за угол, к подъезду, а спутница подстраивалась под его темп. Подъём по лестнице показался ей самым долгим, но ей хотелось дать хоть какое-то внимание старику.

Йохен пыхтел и мёртвой хваткой вцеплялся в перила, его костлявая рука стискивала локоть Нелли. Вместе они преодолели весь путь до третьего этажа. Напротив двери Аниты он попрощался, и она вспорхнула наверх, к чердаку.

Муз открыл дверь почти сразу после её робкого стука. Она протянула ему пирог, завёрнутый в несколько слоёв вощёной бумаги.