– А почему вы назвали нашего психолога еврейкой?

– Она сторонница психоанализа и его поклонница.

– Ну и что?

– Я и спросил, не еврейка ли она? А потом, она навязывает книгу Луизы Хей, говорит, что та ей помогла. Но причем тут я? Показываю ей свои руки, говорю: вот, стоял на службе в храме и внезапно бородавки на пальцах сошли. Я и писать не мог, так они мешали. А она мне в ответ: самовнушение. Да вот и сегодня, зашел в церковь, положил поклон Николаю Угоднику. На улице звоню матери, та в Харькове, поговорили. Смотрю на счетчик, денег с меня за межгород никто не взял. Разве это не чудо? И почему она так плохо относится к верующим?

Оба врача смотрят на меня как на полностью умалишенного. Нет Его, нет никакого Бога! Есть спятившие и этот один из них!

– Почему вы так много говорите? В нашей стране много не говорят.

Ага. Вот уже и врагов ищем. Что дальше? Заведующая отрывается от заключения и протягивает мне мои листики с заданиями.

– У вас нарушена работа мышления. Вы не смогли выделить лишний предмет на этом рисунке.

Показывает.

– Вы назвали лишним предметом книгу, а лишний кошелек.

Смотрю на этот абсурд. На рисунке четыре предмета: чемодан, кейс, книга, кошелек. Все четыре объединяет родовое понятие «вещи». Если бы из кошелька были видны деньги (средство платежа), то и дураку понятно – лишние деньги, но раз денег нет, мышление нарушено.

– Исходя из того, что мы здесь услышали и вашего тестирования, необходимо решать в срочном порядке вопрос о вашей госпитализации. Выявленные нарушения не позволяют вам нормально жить и вы можете представлять угрозу для самого себя, а в дальнейшем можете создать угрозу для общества.

Не веря собственным ушам, прошу.

– Пожалуйста, не ломайте мне жизнь.

В ответ заведующая спрашивает.

– С кем вы живете? Женаты?

– Нет. Живу с мамой, но десятого перед самыми тестами она уехала в Украину.

– Как уехала? – недовольно переспрашивает врач. – А другие родственники у вас есть?

– Близких нет, только дальние и они со мной не живут.

– Что это за безобразие. Когда она вернется?

– Не раньше сентября.

– Значит так. В пятницу мы назначаем вам врачебную комиссию во втором кабинете.

– Что вы делаете? Я служил в армии, работал на таможне, в ИТК. В школе, наконец. На учете у психиатра никогда не состоял. Никто никаких нарушений у меня не находил.

– Это было раньше. Сейчас необходимо решить, что с вами делать. У вас сложный вопрос. Тем более, что вы претендуете на инвалидность. Приходите к девяти в пятницу. До свидания.

Встаю, собираю свои документы. Про меня тут же забыли. Морозов спрашивает заведующую, что делать с тем-то и тем-то. Их необходимо срочно класть на принудительное лечение, а они два месяца как в бегах. Дома нет. Соседи, родственники ничего не знают.

– Оформлять заявление на розыск через полицию? С принудительным приводом. Или подождать?

Последнее, что слышу, закрывая дверь.

– А Кузнецову выдать разрешение на работу или отложить?

Выходит, я не один здесь такой. Диагнозы «много говорил», «верует в несуществующего Бога» ставятся, словно на календаре шестьдесят восьмой. Вдобавок их заинтересовала моя глазная болезнь. Четыре диагноза по одному глазу. И то, как левый глаз откатывается в сторону. Вид словно ты точно прибецнутый.

– Как вы попали в армию с такими глазами? Вы же говорили, вас должны были прооперировать и отсрочку давали? – спрашивает меня Найденова.