Письма Ирине. Роман в письмах Александр Балыбердин

Доброе утро, любимая!

Через несколько часов «Аэробус», взлетев в Домодедово, унесет вас с Настей на солнечный Кипр, а я сижу в нашем дачном домике на Черном озере, смотрю в окно, за которым из-за серых и плотных, словно набитых ватой туч, пытается выглянуть солнце, и скучаю по тебе.

В печке трещат дрова. Что поделаешь, уже второй день на улице не больше 12 градусов. Приходится топить. Если бы ты была рядом, то не сдержалась бы и сказала: «Ничего себе лето!». И поскольку тебя рядом нет, я скажу это за тебя и порадуюсь, что, хотя бы у вас с Настей, лето будет. Помнишь, как мы смотрели прогноз, и он обещал каждый день только солнце и выше 35? Интересно, сбудется ли? Желаю, чтобы сбылось, и вы накупались и назагорались вдоволь. Так, чтобы загара и хорошего настроения хватило на целый год. Уже представляю, как 11 августа на вокзале буду встречать вас, моих «шоколадок».

Знаю, что эти дни пролетят быстро, на одном дыхании. А затем еще две недели и наступит памятный день нашего серебряного юбилея, до которого, когда-то, казалось, еще, ой, как далеко! Так далеко, что надо еще дожить, а, оказалось, вот он – привет! И мы почти не изменились. То есть, конечно, пережить пришлось немало, и это хорошо – есть что вспомнить. Но, что удивительно, где-то на глубине, кажется, мы все такие же, как и двадцать пять лет назад.

Вот написал эту цифру и вздрогнул – неужели нашей любви уже четверть века? Получается, что я уже дольше живу с тобой, чем без тебя. Если же принять во внимание, что долгое время я жил не своим умом, а чужим – родителей, учителей, армейских командиров – получается, что вся моя взрослая, осознанная, самостоятельная жизнь – это ты.

И вот пошел уже третий день, как эта жизнь меня оставила. Словно, душа отделилась от тела и вместе с вами улетела в теплые страны, а я остался на наших шести сотках. Поливать огурцы, топить печь, стучать по клавишам ноутбука, смотреть сводки теленовостей, слушать «Эхо Москвы» и храп дедушки Гены, который лежит на диване, сопит и видит десятый сон с того момента, как сказал, что выспался и больше спать не будет, да и, вообще, не спал, а только делал вид, что спит.

Как тебя не хватает! Нет, я вовсе не хочу поплакать в жилетку, и мне даже не жаль, что эти несколько дней мы проведем на расстоянии – тем радостней будет встреча. Просто я подумал, что, раз появилось время, и за окном дождь, то «это ж-ж-ж неспроста», и надо вложить все это – и время, и дождь, и внезапно накатившую грусть – в эти строки, сочиняя которые, я ощущаю твое присутствие.

Вспоминаю день, когда мы познакомились. Это случилось в сентябре 1987 г. на уборке урожая в Арбажском районе, когда я по поручению комитета комсомола пединститута объезжал студенческие отряды. Почему-то пришло в голову, что это был конец недели, пятница, а, если так, то это случилось 11 сентября, на Усекновение главы Иоанна Предтечи. Примечательный, надо сказать, день. Если бы кто-то тогда сказал, что спустя пятнадцать лет мы переедем в дом на улице Пятницкой и будем жить рядом с Предтеченской церковью, где я буду служить священником, а ты работать в церковной лавке – это показалось бы мне невероятным приключением.

Впрочем, так и произошло – наша жизнь и, правда, стала таким приключением. Но тогда все было иначе. Более того, нам еще только предстояло встретиться, и, страшно подумать, что этой встречи могло бы не произойти, или же, столкнувшись лицом к лицу, мы не увидели бы друг друга. Но, к счастью, случилось иначе.

Мы встретились в Шембети, маленькой деревушке, проезжая мимо которой я всегда шлю поклон зданию местной школы, где квартировал ваш стройотряд. Попутка выбросила меня на Яранском тракте, от которого пришлось идти с четверть часа пешком. Плюс заглянуть еще в один отряд, где меня заставили поужинать и сыграть на гитаре пару песен. Поэтому, когда я добрался до вашей школы, день уже начал клониться к вечеру, и я спешил. Может, именно поэтому я почти ничего не помню, кроме темной, шевелившейся и гудевшей на разные голоса толпы, и среди них тебя.

Ты была особенной. После рабочего дня, в легком домашнем халате ты сидела на краю кровати и расчесывала волосы, но делала это совсем не так, как другие девчонки, а неуловимо иначе. Словно все они были «барышнями – крестьянками», а ты принцессой, волей судеб, оказавшейся среди них, но принадлежавшей совсем другому кругу и миру.

Твоя интонация была другой, и этого, конечно, я не мог не заметить. Как и того, как по-домашнему тепло и женственно дышит твоя грудь под тонкой тканью халата, а глаза улыбаются и смотрят по-девичьи чисто, спокойно и ласково. Ты была другой, и все в тебе было другим. Ты была особенной и остаешься такой по сей день, и я жалею только об одном – о том, что, вернувшись в город, не сразу тебя нашел. Тогда наша любовь и наша семья были бы старше на полтора года.

Еще полтора года любви! Давай не будем вычеркивать их из нашей жизни. Потому что сегодня я понимаю, что полюбил тебя именно тогда, тем сентябрьским вечером. С первого взгляда и первой улыбки. Хотя был слишком самонадеян, тщеславен и глуп, чтобы признаться.

Впрочем, что тогда я мог знать о любви, которая представлялась мне лишь приятным бонусом к обычной жизни, полной земных планов и забот? А планов было громадье! Я недавно вернулся из армии, и потому многое пришлось начинать, как говорится, с чистого листа, в том числе в личной жизни. Недолго думая, я пошел по старым адресам и лишь через год смог понять, что «Жанетта, Жоржетта и Анетта», как не ждали меня прежде, так и сейчас мне не рады.

Помню, как через месяц или другой после той первой встречи, судьба снова свела нас в старом корпусе пединститута, на втором этаже, у дверей библиотеки. Ты была не одна, с лучшей подругой Наташей Шутович, которая без умолку говорила. О чем? Не помню. Видимо, Бог закрыл мне уши. Да я и не слушал. Хотя старался ничем не огорчить твою подругу и потому делал вид, что весь во внимании.

На самом же деле, краем глаза, все это время я смотрел на тебя. Точнее, любовался тем, насколько красиво и выразительно ты молчала, и вдруг почувствовал, что мы молчим вместе так, словно уже давно знакомы. Как будто, шли по коридору, встретили твою подругу и вот стоим, слушаем ее веселое щебетание и делаем вид, что оно интересно, а, на самом деле, ждем, когда останемся вдвоем, что и надо влюбленным.

Наташка сказала что-то смешное. Мы рассмеялись и, когда наши глаза на секунду встретились, я каким-то седьмым, пока еще неизвестным науке чувством понял, что ты тоже не против такой развязки этой встречи. Но тут Наташка вспорхнула с подоконника и, захватив тебя с собой, улетела в библиотеку.

Жаль! Потому что еще минута, другая, и наша любовь могла бы стать старше! Впрочем, может, я ошибаюсь, и ты не придала той встрече никакого значения. И все же знай, что, по крайней мере, для меня она стала важной. Иначе, как знать, может, год спустя я так и не решился окликнуть тебя на улице у кинотеатра «Мир». Но это уже совсем другая история, о которой я напишу завтра.

P. S. Уже третий час вы в небе. Наверное, где-то над Средиземным морем. Скоро самолет будет снижаться. Затем самый волнующий момент – посадка. Помню, когда пять лет назад мы приземлились в Париже в аэропорту Шарля де Голля, весь самолет аплодировал, и мы тоже. Вот и сейчас я сижу и жду, когда от вас придет смс-ка с коротким, но таким долгожданным: «Прилетели. Все в порядке».

P. P. S. Ну, вот! Наконец, получил сообщение от Насти: «Папуль! Все хорошо! Это особые ощущения. Нереально круто! Я справилась. Мчимся за чемоданами. Целуем. Мама держалась». Слава Богу!

Радость моя!

Вот и новый день. Точнее, вечер. Днем мы с папой ездили в Котельнич и, наконец, у меня появилось время написать новое письмо. Догадайся, что я сделал? Я взял ноутбук, очки, наш белый садовый стул и уселся прямо под яблоней. Так чтобы видеть входную дверь и солнце, которое впервые за несколько дней садится не в тучу, даря надежду на солнечное завтра. А я вспоминаю тот вечер и ту встречу, с которой когда-то мы согласились вести отсчет нашей любви.

Это случилось вечером 15 февраля 1989 года, на праздник Сретения Господня, название которого означает встречу, но тогда мы об этом не знали. Мы встретились у кинотеатра «Мир», название которого по-гречески звучит «Айрин» – «Ирина», но на это я обратился внимание только вчера, когда писал первое письмо.