Я, конечно же, тоже обо всем об этом мечтала, не в таких конкретных образах, но в соответствующих им ощущениях. Только вот не могу сказать, что мечты мои непрерывно сбывались.

Впрочем, мечта, наверное, оттого и мечта, что сбывается лишь однажды или не сбывается вовсе. А непрерывно сбывшаяся мечта – это нонсенс, она, случись такое, мгновенно переродилась бы в свою противоположность – обыденность, тотчас обрыдла бы, опостылела и все дела. И ничего не осталось бы тогда в жизни у бедного человека. У обыкновенного, нормального бедного человека.

Вот, например, сегодня я никак не могу пожаловаться на отсутствие внимания к своей персоне. Это уже даже чем-то смахивает на только что означенный мною нонсенс. Ибо я лежу, а вокруг меня непрерывно суетятся, хлопочут люди, люди, люди. Правда, не все мужчины, но все в зеленоватых по последней больничной моде халатах и шапочках. И проявляют они ко мне чисто профессиональный интерес. Но мне почему-то все равно приятно. Я даже готова расплакаться от благодарности и умиления. Но терплю, как могу, – гордость не позволяет.

Хотя какая уж тут гордость после вчерашнего. Они в таком виде меня увидели и такие манипуляции надо мной творили, что уж перед ними мне гордиться нечем.

А вот горжусь. И чем, подумать только: что не с каким-нибудь пошлым аппендицитом к ним попала или с почечной коликой, у них тут таких навалом, они их, по-моему, не различают ни по возрасту, ни по полу, ни по каким другим признакам, кроме температуры, цвета мочи и количества лейкоцитов в крови.

А я – какое-никакое исключение. На меня специально посмотреть приходят, сестры с других постов прибегают, больные в приоткрытую дверь заглядывают, на цыпочки, видно, привстают, шеи тянут, глаза таращат, чтоб из-за спин медперсонала получше меня разглядеть.

Как оказалось немного, в сущности, нужно, чтоб возбудить к себе такое любопытство посторонних людей. И ведь каждый из них, быть может, в сумасшедшей сумятице будней где-нибудь в душном вагоне, предположим, метрополитена не раз бывал притиснутым ко мне вплотную, живот в живот, нос к носу, невольно смешивая свое дыхание с моим, но никогда так и не взглянул на меня, не заметил. Как я не заметила ни одного из них. Они для меня толпа, которая сдавила со всех сторон и несет, и это мне только кажется, что я иду куда-то сама и по своей воле. Я лишь частичка толпы, ее молекула.

Я и здесь, конечно, молекула. Но здесь я особая молекула – я побывала там, где еще никто из них не бывал. И они – одни при исполнении, по долгу службы, так сказать, но и не без человеческого, житейского любопытства, а другие взбудораженные и даже вдохновленные тем, что кому-то вчера еще было хуже, чем им сегодня, – всяк в меру своей причастности проявляют ко мне повышенный интерес.

А я ни на что не реагирую, гляжу в потолок, потрясенно разглядываю ползающих по нему мух, как нечто диковинное, невообразимое, не в силах поверить тому, что лежу, вижу, слышу и даже мыслю.

Дело в том, что вчера я со всеми распростилась навсегда, свела, как принято говорить в таких случаях, все счеты с жизнью. Счетов этих у меня оказалось немного, и я быстренько привела все в порядок: кое-что вымыла, кое-что аккуратненько сложила стопочкой на видном месте, кое-что выбросила, предварительно разорвав на мелкие клочки, написала одно письмо – и оставила в заклеенном, но не надписанном конверте и позвонила родителям по междугороднему телефону. Затем надела свое самое нарядное платье, тщательно навела марафет, без удовольствия, с чисто профессиональным интересом глядя на свое зеркальное отражение. Затем сварила в маленькой джезве крепкий кофе, налила в пузатый бокал остатки любимого сока манго, постелила на журнальный столик красную с белой каймой салфетку, поставила свечу и зажгла ее. Получилось очень эффектно и напоминало приготовление к встрече Нового года. Я покопалась в пластинках, нашла нужную и положила на вертушку. Все было готово.