Именно сегодня, в начале ХХI века, грозящего всеобщим расчеловечением, когда одухотворенное мыслью и образом Божиим «чело» и прагматично-циничный «век» (составлявшие некогда единое целое – Чело-Века) практически уже разделены и разъединены пошлостью масскультуры, зомбирующих технологий, продажности интеллектуальных и властных элит… Именно сегодня поэзия Владимира Кострова становится особенно актуальной как некая связующая, скрепляющая нить в тончайшей и хрупкой многовековой иерархии человеческих и духовных ценностей.

Поэзия Юрия Кублановского – отличается верностью традициям русского стихосложения, ненавязчиво, с большим чувством меры обновлённой метафоричностью – никогда не эксцентричной, всегда оправданной по сущности; и естественной упругости стиха, часто просящегося к перечитыванию и запоминанию.

Его техническая оснащённость изумительна, даже избыточна.

Кублановский обладает, пожалуй, самым насыщенным словарём после Пастернака. Одним из его наиболее излюбленных средств является разностопный стих, который под его пером обретает характер эха, доносящего до нашего слуха через полтора столетия самую высокую, самую чистую ноту, когда бы то ни было взятую в русской поэзии.

Не знаю никого из авторов второй половины XX столетия, кто бы так мастерски обращался с фактом, с тем, что происходит ежедневно, превращая его с помощью ему одному доступных средств в совершенные формы. Одно из двух: или с писателем Крупиным постоянно что-то происходит интересное, едва не на каждом шагу встречаются ему личности-самородки, или писатель Крупин настолько интересен сам, что способен преобразить в откровение любое рядовое событие. Важней чистого воображения для него —преображение материала, его пересказ на свой, ни с чем не сравнимый лад.

На мой взгляд, Рейн наиболее значительный поэт нашего поколения, то есть поколения, к которому я принадлежу… Рейн – поэт эрозии, распада – человеческих отношений, нравственных категорий, исторических связей и зависимостей, любого двучлена, включая ядерный, – и стихотворение его, подобное крутящейся чёрной пластинке, – единственная доступная этому автору форма мутации, о чём прежде всего свидетельствуют его ассонансные рифмы. В довершение всего, поэт этот чрезвычайно вещественен. Стандартное стихотворение Рейна на 80% состоит из существительных и имён собственных, равноценных в его сознании, как, впрочем, и в национальном опыте, существительным. Оставшиеся 20% – глаголы, наречия; менее всего – прилагательные. В результате у читателя зачастую складывается ощущение, что предметом элегии оказывается сам язык, самые части речи, как бы освещённые садящимся солнцем прошедшего времени и отбрасывающие поэтому в настоящее длинную тень, задевающую будущее.