Смех Искандера естествен, как реакция самой жизни на неестественную формальность официоза. Смех вскрывает и убивает фальшь, глупость и самодовольство тех, кто мнил себя наделённым властью над детьми, блаженными и коровами. Ho этот смех лишён назидательности, нравоучительства. Если хотите – плутовской смех, весёлый обман лжи, надувательство лицемерия. Он уничтожает, утверждая. Этот смех целителен и спасителен, ибо трагические обстоятельства времени столь сильны, что человека без ободряющего присутствия смеха охватили бы отчаяние и безнадёжность. Смех побеждает ложь, предательство, даже смерть.

Когда же он провозглашает свои знаменитые, ставшие крылатыми и любимыми народом, сентенции – «Я ненавижу в людях ложь», «Учителей своих не забывайте», «Никогда ни о чём не жалейте вдогонку…», – он словно с поднятым забралом идёт на очевидно непопулярную у гурманов от поэзии назидательность, подчёркнутый дидактизм, словно помня слова Льва Толстого о том, что простые истины нужно повторять как можно чаще, поскольку вокруг идёт постоянное утверждение и круговая порука лжи. Своим оппонентам поэт справедливо отвечает: «А ваша мысль / Так высоко витает, / Что ей себя / Не в силах превозмочь… / таких высот не видно, / Кто страдает. / С таких высот / Как ближнему помочь?».

Его стихи – прежде всего добрые стихи, добрые по преимуществу. Традиционная максималистская формула «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели…», моралистическое клише: «Жалость унижает», – раз и навсегда обесценились в поэзии Левитанского перед лицом выстраданного убеждения: именно жалость возвышает и очищает человека, именно милосердием и добротою скреплён мир – звено со звеном, поколение с поколением, люди с людьми.

Диву даёшься порою: как удалось поэту, прошедшему войну, навидавшемуся всякого… так не озлобиться, так не накопить жёсткости, цепкости, беспощадности – это ведь тоже судьба, тоже подвиг.

Советское – при всех его минусах и плюсах – было естественным продолжением русского, а вот постсоветское пришло откуда-то из другого пространства, это явление совсем иной, небывалой ещё природы. В России побеждали те или иные идеи, но никогда ещё не было так, чтобы само наличие идей объявлялось опасным и катастрофическим; никогда не было эпохи, когда конформист, карьерист, ловчила представлялся менее опасным, чем борец, потому что борец, видите ли, крови жаждет… Весь Трифонов – о том, как убивает, мучает, корежит людей отсутствие идеи, как они убивают и унижают друг друга, побуждаемые к этому не сверхидеей, не внеположной ценностью, а банальной и уютной жаждой покоя и сытости.