– Аким! Замечательно, что ты пришёл! – Она улыбнулась, смущённо поправляя этот платок и неожиданно покрывшись густым румянцем.

– Дорожки засыпало, хоть чуток почистить надо. У меня сегодня людей не достаёт. Садовник болен, троих я в город отпустила по их надобности. Егорку, мальчишку комнатного, я даже просить не хочу, он едва от воспаления в лёгких оправился. Гувернёр митенькин слаб телом. Француз, что ты хочешь? Остальные все девицы молодые. Так что выручай, друг мой.

Аким улыбнулся:

– Как можно не выручить, барыня? Да я для вас завсегда на все готов.

И он поклонился, глядя на неё с тёплой нежностию, какую не сумел даже скрыть. Алёна Адамовна смутилась вновь. Большие чёрные глаза Акима смотрели на неё с восхищением. Он был не стар ещё, очень силен и держал себя с гордостию. Ей стало его жаль, зачем же он всего себя отдаёт такому неблагодарному занятию? И для чего он вообще здесь остался, когда мог бы поехать домой, получать жалованье уволенного с военной службы по ранению и найти себе более благородное занятие.

Ещё задавая себе этот вопрос, она понимала, что лукавит с собою, и уже знает давно на него ответ. Нет, она не ошиблась, догадавшись, что Аким неровно дышит к ней, и лишь из уважения к Алексею Алексеевичу, своему командиру, никак чувств своих не проявляет, сокрывшись под личиною простого дворника. Он хотел оставаться подле неё, видеть её каждый день и знать каждый её шаг. Он ничего не требовал и не просил, установив себе сам свое место. Терпел чужую волю над собою, тычки, выговоры и иногда даже рукоприкладство в отношении себя, но ни разу ничем, кроме теплоты во взгляде не выдал себя. Да и как такое было возможно? Кто он, а кто она? Большая часть жителей окрестных домов вообще, похоже, не подозревала даже, что у него могут обнаружиться какие-то чувства. У простого мужика? Нет уж, увольте!

Алёна Адамовна любила мужа. Сперва очень сильно, после чуть меньше, но с не меньшей радостию. Их сын, Митя, стал подарком ей. Первенцы ее, двое мальчиков, родившиеся прежде него, не дожили и до трех лет, и она смирилась с таким. Но вдруг девять лет назад узнала, что вновь беременна. И появился на свет Митенька. Она берегла его пуще глаза и более всего уважала тех вокруг, кто ласков с ея сыном. Алексей, даром, что родной отец, предпочитал, как он говорил, не делать из мальчика тряпки. Закалял, требовал развивать тело и дух, готовя ему военную карьеру, по примеру своей. У него были большие планы в отношении сына, которые теперь уже не осуществимы. Впрочем, с чего это? Если Митя пойдёт по стопам отца, она не станет такому противиться. Так же, как, если он соберётся служить по гражданской части. Лишь бы ему было хорошо.

– Ууууу! Акиииим! Урааааа! Ты пришёл?! – Раздалось от крыльца, и Митя бросился встречать своего старшего приятеля. – Пойдём саблю делать! Ты обещался третьего дня!

– Не могу, барин. – Улыбнулся Аким, следя за тем, как мальчишка бегает вокруг него. – Надо маменьке вашей помочь, дорожки очистить, а уж после тогда…

– Дмитрий, немедленно домой, сегодня ветер, а у тебя кашель едва окончился. – Анна Адамовна сделала строгое лицо. – Месье Лафар где сейчас?

– Они чай пьют в кухне. Вместе с Натальей! – Радостно сообщил Митя, взбегая на крыльцо. Наталья была одинокой нестарой еще кузиною генеральши, и с недавних пор жила с нею, чтобы помогать по хозяйству. Француз трепетал душою при виде её и, похоже, строил матримониальные планы в её отношении. Она, впрочем, не противилась. Худой, с острым носом, и темными волосами до плеч Лафар тоже составлял её интерес. Оказавшись в суровой обстановке Российской империи с её безжалостными погодами круглый год, он часто страдал простудой, шмыгал носом, пил порошки, стало быть, вызывал жалость. А, какая русская молодая бабенка, будь она крестьянского роду или дворянского, не способна к жалости? Ей только волю дай. А из жалости и неизбывного желания женщин российских приголубить да позаботиться, рождается чувство, какому на просторах русских всегда ход есть и каким объясняется большая часть горестей и радостей наших – любовь.