Но он ни разу этим не воспользовался, иногда не собирая с них денег вовсе или забирая лишь малую толику, хоть мог получать, помимо жалованья, довольно много.

– Насколько мне известно, к нему часто обращаются с просьбою, чуток подправить бумаги, в пользу того или другого лица. Верно?

– Нет, не верно, господин Мышко. – Савелий распахнул глаза, за которыми Владимирский тракт исчез проворно, и возникло мятежное пламя, какое было ему не унять никак:

– Сии предложения можно перечесть по пальцам, да и то я ни одного подобного не исполнил!

– А свидетели неисполнения есть? Или так, для красного словца брякнули, господин Глебушкин? И кто о предложениях сиих вообще слышал? – Арсений Фридрихович, хромая, пододвинул себе стул и уселся противу стола Глебушкина. Тот глядел внимательно на помощника инспектора, понимая, что с ним самим теперь покончено. Кто в обычном шуме конторы мог услышать, как он отказывал кому-то в подделке бумаги. Да никто.

– Я слышал! – писарь Лихоимцев торжествовал, похоже, победу.

Глебушкин даже не подозревал в своём сослуживце подобных глубин нелюбви к себе.

– Ему некий господин Малкин деньги сулил за подделку решения суда, какое его не устроило. И обещался ему целых четыре рубля за услугу отсыпать. Четыре! Можете себе такое представить, господа? Я сам лично все слышал. Своими ушами.

Глебушкин опустил голову:

– Я ему отказал!

– А никто отказа твоего не слыхал, Глебушкин! Тока предложение. Почему-то мне такие деньжищи сроду не сулили! А тебе запросто! Что ж я, выходит мордою не вышел? – Порфирий, оправдывая свое кряхтящее имя, начал кипеть гневом, скрипя, будто несмазанное колесо.

– Погоди, Лихоимцев, на Савелия клепать. – Неожиданно подал голос Аполлинарий, и его курносый нос поворотился в сторону Мышко, а глаза сузились, и все простодушное лицо его неожиданно сделалось совсем другим – острым и гневным. И каким-то умным, что ли?

– А что это, господин Мышко, разве мы тут судилище устраиваем над товарищем нашим? Я что-то такого не припомню! Мы людей преступных ищем, грабителей, что контору обнести пытались. А Глебушкин тут каким боком обретается? На него всех собак повесить решили, милейший? Одобрения начальства своего ищете?

Мышко ухмыльнулся довольно, будто все происходящее его радовало отменно:

– Вы, насколько я знаю, Аполлинарий Григорьевич Коровский, верно?

– Все правильно, господин Мышко. – Аполлинарий покраснел. – А какое вам дело до этого?

– Депутат городской Думы, Григорий Аполлинарьевич Коровский, купец первой гильдии, батюшкой вам приходится?

Лихоимцев и Глебушкин в изумлении вытаращили на скромного Аполлинария глаза. Тот покраснел ещё больше и сказал, поедая Мышко глазами:

– Да, это мой отец. Но у нас трудности в отношениях сейчас.

– И я даже знаю, почему родились эти трудности. – Вздохнул Мышко, вроде бы сочувствующе.

– Я не намерен выпячивать наше родство. И потому, я не понимаю ваш интерес в этом.

– Никакого интереса, поверьте.

Вернёмся к разговору. Дело серьёзное, господин Коровский. Имеет место ограбление. А это не шутки. Любой, кто так или иначе даже косвенно мог поспособствовать такому случаю, вызывает мое подозрение.

А господин Глебушкин, насколько я понял, не имеет свидетелей чистоты своих намерений.

– Имеет. – Подал голос Демьян Устиныч, тяжело вздохнув, и поглядел на вскинувшего голову Глебушкина с улыбкою:

– Я слышал весь разговор Савелия Яковлевича с господином Малкиным. И могу подтвердить, хоть под присягою, что он отказал тому в подделывании документов. Я проходил рядом. И был поражён стойкостью господина Глебушкина противу предлагаемых ему денег. Мало того, я был покорен его честностью, когда он захотел вернуть выданную по досадной ошибке, а не по злому его умыслу, как вы здесь намекаете, господин Мышко, премию, ему, в сущности, не принадлежащую. За что господин Таланцев, не менее меня пораженный, оставил её во владении конторы. Предложив использовать для её нужд.