– А? ― машинально спросил я, оглушённый унизительным осмотром, подумал: чем старше становлюсь, тем труднее смириться с этим.
– Ты что, не слышишь? Рост у тебя какой, спрашиваю? ― не отставал Кузя.
– Сто шестьдесят два, ― очнувшись, ответил я и спросил, чтобы он отвязался: ― А у тебя?
– Сто пятьдесят шесть с половиной.
Назвав свой рост, Кузя и переключился на Катаева:
– Китаец, вес какой?
– Сорок семь с половиной, и что?
– А воняет, как от тонны!
Пацаны засмеялись.
– Что ржёте как индюки? ― обиделся Катаев, а Кузе посоветовал: ― Пошёл бы ты навоз нюхать со своими подначками.
Кузнецов, привлекая внимание, кивнул на круглолицую девчонку, проходившую мимо и пояснил: «Одноклассница моя». Когда она подошла ближе, Кузя окликнул её:
– Эй, Емельянова.
– Ну, чего тебе?
Кузнецов хлопнул по плечу Юрку Круглова, что стоял рядом, и, обращаясь к ней, спросил:
– Подскажи, как правильно цвет волос у него называется?
– Зачем тебе?
– Сказать не можешь?
– Могу. Рыжие, какие ещё? ― улыбнулась она.
– Я же говорил, что она в окно подглядывала, ― громко, чтоб и она слышала, сказал Кузя.
Его одноклассница покраснела так, что исчезли веснушки на её щеках, бросила Кузе: «Дурак ты» и побежала к девчонкам. Круглов, а по-другому «Рудый», выдохнул: «Кузя, ну ты и сволочь!». Не дожидаясь оплеухи, Кузнецов дал стрекача и скрылся за углом здания. Юрка Круглов погнался за ним.
К нам подошёл Весёлкин, поинтересовался:
– Кому ржём?
– Весло, ― спросил я, ― за что выпороли?
Весло почесал задницу и без смущения признался:
– У отца ружье спёр и патроны. С карифаном ворон в огороде стреляли.
– А что прутьями?
– За штраф бате от участкового. Чтоб больнее.
– А меня недавно ремнём, ― поделился Фролов.
– А меня ни разу, ― сказал Сашка Панус.
Пацаны недоверчиво посмотрели на него, а я поверил Сашке, потому что меня тоже никогда не пороли. Не считая одного раза. Заработал ни за что летом после третьего класса: зрителем стоял, когда старшие пацаны чужой велосипед пытались для прикола увести, а приписали соучастие.
А вообще, отцу не до меня. Он начальник производственно-технического отдела, член парткома завода и депутат Городского совета депутатов трудящихся, домой приходит поздно, ужинает и с газетой уходит в спальную, слушает через треск глушилок «Голос Америки».
Когда из-за замечаний или двойки мама отказывается подписать дневник и оправляет меня к нему, он, молча, авторучкой-непроливайкой ставит свою роспись, укоризненно качает головой и говорит чуть слышно: «Да…», ― и всё! Слышать это: «Да…», ― для меня хуже долгих нотаций.
А вообще он ко мне нормально относится, по-взрослому: весной как-то дал первый номер журнала «Роман-газета» почитать за шестьдесят третий год, с портретом Солженицына на обложке. Я рос во дворе, слышал истории от бывалых людей, и повесть «Один день Ивана Денисовича» не так много добавили к тому, что я и так знал…
Вернулись Кузя и Рудый, в обнимку. Видимо, инцидент был исчерпан. Весёлкина никто не подкалывал ни после осмотра, ни позже. Напротив, пацаны поглядывали на него с уважением: не каждому прутьями по заднице достаётся!
***
Сразу после осмотра в пионерской комнате был проведён сбор Совета отряда. Перед его началом Светка Осипова, проходя мимо меня, шепнула: «Лёша, задержись, разговор есть». Что ей нужно?
Сбор совета отряда проходил в присутствии воспитательницы и пионервожатых, собрался весь актив отряда: Лемехова, звеньевые и руководители секторов. Гоблин и Матвейка сели рядом с Глухарём. Я подсел к девчонкам и пожалел, что не протолкнул в совет отряда пацанов со своего звена.
Сталина Ивановна поручила Лемеховой подготовить графики дежурства по лагерю и отряду. «К вашему сведенью», ― сказала она, ― с завтрашнего дня наш отряд будет нести дежурство по пионерскому лагерю. Это два поста: у знамени и на парадной лестнице на входе на территорию.