На улицу через какое-то время Белобородов вышел с той, которую привёл. Она с пунцовыми щеками побежала в свой отряд. Взрослые нас здесь вообще за людей не считают.

Увлечённые разговором, мои товарищи не обратили на это внимание. Решетов зацепил Тольку Катаева:

– Китаец, ― спросил он его, ― не надоело тебе барабан дурацкий таскать? Подумаешь, наука, по нему стучать…

– А ты умеешь? ― спросил Катаев.

– Не пробовал, но думаю, умею: что тут уметь, стучи и всё! ― бросил Решка.

– Может, и на аккордеоне умеешь, только не пробовал? Нажимай и всё! ― поинтересовался Катаев, ― Сделай хотя бы так, ― предложил он, взял барабанные палочки и выдал: ― Та. Тата-тат-тат, тата-та, та. ― Или так, ― сказал он и продемонстрировал: ― Та. Тата-тат, тата-тат, тата тат-тат.

– Слушай Китаец, а как это ты делаешь? ― поинтересовался Фролов.

– Легко, если по напеву. Вот, например, сигнал на «Сбор» подаётся по напеву: «Бей ба-ра-бан-щик, бей ба-ра-бан-щик, бей ба-ра-бан-щик в ба-ра-бан»; или «Знаменный марш»: «Кем был, кем был ста-рый ба-ра-бан-щик, чем был, чем был ста-рый ба-ра-бан». Много чего еще есть…

– А я «Пионерский туш» знаю, ― сообщил Крутояров и напел: «Бей громко гром-ко, гром-ко бей ба-ра-бан-щик в ста-рый ба-ра-бан».

– Здорово, ― похвалил Фролов и обернулся к Решетову:

– А ты говоришь легко! ― потом повернулся к Весёлкину и спросил:

– Весло, а на горне как?

– У нас тоже по напевам, и сигналов не меньше. Считай: есть сигнал: «Слушайте все!» ― он подаётся в четыре ноты; есть сигнал «Общий сбор!» ― это на линейку; «Знаменный марш» ― на внос знамя; «Походный» ― это с линейки; есть ещё: «Тревога!», по напеву: «Торопись, торопись ― по тревоге становись…», «Подъем!», «Подъем флага». Есть сигнал: «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед!» ― это вы не забыли. Сколько, насчитал?

– Восемь,

– Ещё есть типа туша, есть необязательные лагерные и другие…

– Фрол, кто это тебя фингалом наградил? ― поинтересовался Катаев.

– Это его по жопе пытались пнуть, а он увернулся, ― ответил за Фролова Весёлкин.

Пацаны рассмеялись. Фролов с обидой взглянул на Весёлкина и спросил:

– Весло, ты медосмотр перед пионерлагерем проходил?

– Все проходили, и что? ― с подозрением покосившись на него, спросил Весёлкин.

– Анекдот есть: медсестра берет анализы на глистов и спрашивает пацана: «Ты хоть газетой пользуешься?» А тот ей отвечает: «Не-а, я только радио слушаю». Это не про тебя?

Пацаны заулыбались.

– Это ты про себя рассказал? ― поинтересовался Весёлкин.

– Медосмотры достали уже, ― чтобы погасить конфликт, сказал Кузнецов. ― Нас же перед лагерем осматривали, а здесь-то зачем?

– На первом, чтоб зафиксировать, что приняли без синяков и ссадин, а на последнем ― отметить, что вернули целыми и здоровыми, ― поморщившись, объяснил я.

***

Наконец, осмотр у девчонок закончился, зашла пятёрка мальчишек. Через пару человек подошла моя очередь. Я шагнул внутрь и прищурился от яркого света, заполнявшего кабинет через широкое окно напротив входной двери.

У мерной линейки стояла незнакомая женщина в белом халате, возрастом с нашу «Сталину». В нос ударил специфический запах карболки. Солнечные лучи падали на левую стенку кабинета ― перегородку в виде оконного переплёта, застеклённого рифлёным стеклом. Солнечными зайчиками отражались на противоположной стене. Мне приходилось как-то навещать приятеля за перегородкой, в санизоляторе на четыре койки.

Вера Павловна, медсестра пионерлагеря, ― я знал её по прошлому году, сидела сбоку от стола и осматривала Гоблина. Рядом Фролов ожидал своей очереди. Слева от окна её помощница в белом халате измеряла рост Ваньке Решетову, а потом пошла с ним к весам.