– Твоё желание исполнится, ― пообещал я. ― Если дождя не будет. Но не сегодня, а в воскресение.

– Так неинтересно, ― скривилась Женька.

– Печенька, котлету будешь? ― спросила меня Пирогова.

Иногда она называет меня не по фамилии, а по прозвищу.

– А почему «Печенька», потому что Печенин? ― с улыбкой взглянула на меня Женька.

– Я привык уже, ― отмахнулся я и машинально спросил Пирогову:

– Сама почему не ешь, потолстеть боишься?

– И вовсе нет! ― с обидой взглянула она на меня.

– Знаешь же, что шучу, ― сказал я рассеянно…

…Не первый раз я уже поглядывал за плечо кареглазой подружки Пироговой, мимо Осиповой, в центр зала. Там за двумя сдвинутыми столами обедали пионервожатые второго и третьего отрядов и… «Ольга Сергеевна». На левом рукаве её блузки три нашивки. Три нашивки вожатой. Помощник пионервожатого и пионервожатый ― это одно и то же. Я даже не знаю в чем отличие.

…Вспомнилось к чему-то, слово вожатый происходит от старинного «вожатай». А слово «вожати» означает водить. Думаю, отсюда и вожжи, и вождь. Всплыло из далёкого детства: «Вождь всех народов Иосиф Виссарионович Сталин». В лагере на фасаде здания столовой его портрет рядом с портретом Ленина висел. Это я хорошо это помню: приезжал с отцом сюда, когда был мелким.

«Ольга Сергеевна» встретилась со мной взглядом и опустила голову. Через секунду прямо взглянула мне в глаза и улыбнулась. Я не ожидал этого, вздрогнул от неожиданности, словно током шарахнуло, и отвернулся. Потом, обжёгшись, искоса бросал взгляды на неё, но был осторожнее.

Кареглазая подружка Пироговой каждый раз оборачивалась, пытаясь вычислить субъект моего внимания. Пирогова холодно ― она это умеет, спросила: «Мне вовсе не интересно, даже и не думай, но на кого ты всё смотришь?». Она отложила вилку и оглянулась по направлению моего взгляда.

Я не ответил, подумал об «Ольге Сергеевне», тоже мне, «вождь-вожатай» в юбке, салют ей отдавай, и окончательно перевёл её в разряд взрослых. Взрослые ― это отдельная каста: родители, учителя, воспитатели, пионервожатые, персонал лагеря и просто любые… взрослые! Лучше от них подальше держаться. Наверное, зря я в пионерлагерь согласился поехать. Ну а куда бы я делся, если родители без меня всё решили?

Я тряхнул головой, отгоняя печальные мысли и вновь взглянул на столик пионервожатых, но «Ольгу Сергеевну» сейчас загораживал собой пацан с первого отряда. Он что-то говорил Осиповой.

Пирогова, вновь проследив направление моего взгляда, съязвила:

– Что ты пальцами по столу барабанишь? Нервничаешь?

– Ничего я не нервничаю, ― не согласился я и возразил: ― Нервный не кто барабанит, а кого это раздражает, ясно?

Есть у меня глупая привычка по столу пальцами стучать или по парте. Пирогова странно взглянула на меня, отвернулась и спросила тихонько:

– А хочешь, я тебя с ней познакомлю?

– С кем? ― поинтересовался я, не понимая, о ком она говорит.

– Сам знаешь с кем! ― сказала она чуть слышно.

Я разозлился и сказал:

– Познакомь!

Она уткнулась носом в тарелку, и на вопросы Женьки отвечала односложно.

***

После обеда, когда все толпились возле отряда, а я в сторонке разговаривал с Ефимовым, к нам подошёл Юрка Кузнецов с незнакомым пацаном в помятом пионерском галстуке. В палате я видел его в проходе между кроватей, напротив нашего. У Катряги и у него одна тумбочка на двоих.

– «Весло», знакомься, ― сказал Кузя, кивнув на меня, ― это Лёшка Печенин, «Печенька».

– Знаю уже, ― ответил пацан.

– Он из «Центровых», ― пояснил Кузнецов.

Город у нас поделён на районы: фабричные, барачные, центровые и новостройка. Центровые ― лучше всего, центр города. Окраины старались с нами поддерживать нейтралитет. В чужом районе можно и схлопотать ни за что. Кузя ― фабричный, он жил на улице Коммунаров. В его районе я бывал редко. Пацан протянул мне руку, назвал себя: