– Мы Англия. Мы не говорить по-итальянски! – кричала она в отчаянии, добавляя слова на хиндустани, греческом, французском и немецком, никак друг с другом не связанные.

Так она, в сущности, разговаривала с любым иностранцем, будь то эскимос или австралийский абориген, но развеять общую тоску ей удалось ненадолго.

Мы изучали примыкающие к этой части порта виды Большого канала, когда к причалу стало приближаться судно, которое, даже на взгляд самых сухопутных крыс, никак нельзя было счесть пригодным к плаванию. Когда-то его, видимо, использовали как немалого водоизмещения каботажник, но даже в ту давнюю пору, девственно-новенькое и свежеокрашенное, оно явно не отличалось красотой. Сейчас же, не располагая никакими атрибутами, которые в этом призрачно-фосфоресцирующем мерцании могли бы его выгодно подать, оно выглядело просто удручающе. Его несколько лет не красили, здесь и там виднелись на боку большие пятна ржавчины, напоминавшие раны и рубцы. Подобно женщине на высоких каблуках, сломавшей один из них, он сильно кренился на правый борт. Его полная неухоженность смущала сама по себе, но последний изъян обнаружился, когда корабль развернулся, чтобы пристать. На носу зияла огромная рваная дыра, в которую поместилась бы пара «роллс-ройсов». Эту и без того пугающую дефлорацию усугублял тот факт, что не было предпринято никаких, пусть даже самых примитивных, мер, чтобы исправить ситуацию. Листы обшивки от удара загнулись и сплющились в подобие гигантской хризантемы. Буквально онемев, мы наблюдали за маневрами. Прямо над дырой красовалось название корабля: «Посейдон».

– О боже! – выдохнул Ларри.

– Жуть. Вот это крен, – сказал Лесли, главный знаток корабельных дел в нашей семье.

– Это наш корабль! – заверещала Марго. – Мама, это наш корабль!

– Дорогая, не говори глупости.

Мать поправила на носу очки, всматриваясь в нависшее над нами судно.

– Три дня на этом корыте? – сказал Ларри. – Это будет похуже того, что испытал Старый Мореход, помяните мое слово.

– Я надеюсь, они что-то сделают с этой дыркой, прежде чем мы отплывем, – обеспокоенно сказала мать.

– Например? Заткнут одеялом? – поинтересовался Ларри.

– Наверняка же капитан это заметил, – предположила она как-то неуверенно.

– Даже греческий капитан не мог не заметить, что кто-то недавно продырявил их насквозь, – сказал Ларри.

– Туда попадут волны, – жалобно посетовала Марго. – Я не хочу, чтобы вода заливала мою каюту. Что будет с моими платьями!

– Полагаю, все каюты уже под водой, – заметил Лесли.

– Вот когда пригодятся маски и ласты, – сказал Ларри. – Добираться вплавь на ужин – как это ново! Мне точно понравится.

– Как только мы поднимемся на борт, ты должен пойти и поговорить с капитаном, – решила мать. – Возможно, его не было на корабле, когда случилась авария, и ему об этом не доложили.

– Мать, ты меня утомила, – огрызнулся Ларри. – Что, по-твоему, я должен ему сказать? Простите, любезный капитан, вы в курсе, что у вас в носовой части завелся жук-точильщик?

– Ларри, ты, как всегда, все усложняешь. Я бы сама к нему обратилась, если бы говорила по-гречески.

– Скажи ему, что я не желаю, чтобы мою каюту заливали волны, – потребовала Марго.

– Сегодня мы выходим в море, так что они по-любому не успеют ничего починить, – пояснил Лесли.

– Вот именно, – подхватил Ларри. – А мать, кажется, считает меня реинкарнацией Ноя.

– Тогда я им скажу, – воинственно заявила мать, пока мы поднимались по трапу.

Наверху нас встретил грек романтического вида с бархатистыми влажными глазами, как двое черных анютиных глазок, в мятом, некогда белом костюме, утратившем почти все пуговицы. Судя по вытертым эполетам, это был старший стюард, а его улыбчатые требования паспортов и билетов сопровождал такой запах чеснока, что мать отбросило к перилам и она напрочь забыла о заготовленном вопросе.