– Почему против матушкиной воли? Она ведь не указала, что думать мне нельзя, и сроков не поставила. Может быть, я много лет, а то и всю жизнь думать буду, али собираться к венцу… – вывернулась Елизавета.

Анна восхищенно смотрела на сестру. “ Эко, как ловко рассудила, и не подкопаешься. Сроки, правда, в завещании матери не указаны откладывать не запрещено… Ай, да Лиза, как свежо, ясно мыслит. И откуда у нее берется?»

– Ты дивишь меня, Лиза! – только и проговорила Анна, обняла сестру и стала целовать её в голову в знак своего восторга.

– Не подлизывайся, Аня, я не одобрю твоего решения, хоть целый год чмокай без передышки, – заявила Елизавета и с достоинством удалилась.

Елизавета необыкновенно нуждалась сейчас общение. Если по смерти отца она стремилась к уединению, то после ухода матери, совсем не могла быть одна, поэтому внезапное и непоколебимое решение сестры больно кололо ее сердце. Кроме того, сборы шли угрожающе быстрыми темпами, и можно было опасаться, что будут завершены в три—четыре дня. Дороги после весеннего таянья просохли, дождей в ближайшее время не ожидалось, спешили, чтобы захватить благоприятный период. Елизавете не хотелось на прощанье ссориться с сестрой, но короткие, робкие и, увы, безуспешные попытки отговорить Анну она не оставляла. Союзников у нее не было. Убедившись в неотвратимости отъезда сестры, и не желая расставаться с ней в размолвке, Елизавета прекратила разговоры на эту тему и даже стала помогать со сборами.

Наконец, пришел страшный день разлуки. Даже спокойная до той поры Анна разволновалась и испугалась вдруг того, чего, казалось, с желанием ждала. А уж о Елизавете и говорить не приходится. Она бы, наверное, и совсем пала духом. Но большой умелец организовывать всевозможные церемонии и праздники светлейший князь Меншиков, сам того не зная и не стремясь, облегчил прощание сестрам. Он затеял торжественный отъезд старшей дочери императора Петра I с процессиями, барабанами, пушками и даже оркестрами, несмотря на траур, и, разумеется, костюмами, нарядами, украшениями и прочей мишурой, которая отвлекла сестер и тем самым смягчила удар.

Анна отбыла. За ней переехал в дом светлейшего император. У Меншикова и это вышло просто и органично. Когда пришло время царю возвращаться в Петербург, светлейший поведал ему, что его собственный дворец еще не готов. И прилично было бы до завершения постройки, которая идет полным ходом и максимально ускоренными темпами, поселиться в доме нареченного тестя, откуда удобно будет ежедневно и в любую минуту наблюдать за работами. При бдительном надзоре строительство протянется недолго и к осени можно надеется на переезд. К тому же в летние месяцы планируется как минимум еще один выезд в Петергоф и более длительный, так что жить вне собственного дома придется совсем коротко. Юный император от одной мысли, что ему предстоит возвращаться к учебе и императорским обязанностям в Петербург в лучшее время короткого северного лета впал в апатию и не противился.

В зимнем дворце покойной императрицы Екатерины остались две великие княжны Елизавета Петровна и Наталья Алексеевна, если не считать их челяди численность, которой в связи со вступлением на престол Петра II, у обеих принцесс была сильно увеличена, если не сказать, преумножена. Елизавете, правда, было теперь пусто в доме.

Император Всероссийский Петр II сидел за письменным столом, на новом месте, в своих личных покоях во дворце Меншикова и смотрел на Неву. Ему давно пора было приступить к урокам, но никак не получалось взять себя в руки. Прекрасное, весенне—летнее петербургское солнышко нежное, нежаркое щедро изливало свое сияние на реку, набережные, лодки и парусники, словом, не обделяло ничто и никого. Оно зазывно и настойчиво било в окна кабинета, в котором должен был трудиться, но пока лишь размягчено любовался видом царь. Петр страдал, ему страшно хотелось выбежать и хотя бы просто поноситься по берегам, а уж если бы покататься…