Обвинения же в сторону Орловых полностью соответствуют той борьбе, которую вели с ними панинцы. Екатерина II решительно встала на их защиту. Так, в письмах к Ст.-А. Понятовскому, не называя Орловых, она замечает: «Забыла вам сказать, что Бестужев очень любит и ласкает тех, которые послужили мне с таким усердием, какого можно было ожидать от благородства их характера. Поистине, это герои, готовые положить свою жизнь за отечество, и столь же уважаемые, сколь достойные уважения», а в другом (от 11 ноября 1762 года), явно отвечая на распространяемые панинской группой обвинения, Екатерина пишет: «Не знаю, что говорят о людях, окружающих меня; но знаю, что они не подлые льстецы и не презренные и низкие души. Я знаю за ними лишь патриотические чувства, знаю, что они любят и творят добро, никого не обманывают и не берут денег за то, что по своему кредиту они в праве совершить. Если с этими качествами они не имеют счастия нравиться тем, кто желал бы видеть их порочными, то, по совести, они и я, мы обойдемся без их одобрений» (курсив наш. – О. И.)>333. Очевидно, что выделенные нами слова Екатерины адресованы панинской партии, и прежде всего Е.Р. Дашковой. Орловы не могли убить Петра Федоровича потому, что они «не презренные и низкие души», что «они любят и творят добро», что они «никого не обманывают».
Потом, в мае 1788 года, Екатерина II заметит: «К[нязь] Орлов был genie[86], силен, храбр, решим maix doux comme un mouton, il avoit le coeur d’une poule[87]\ два дела его славные: восшествие и прекращение чумы… Alexis Orloff n’a pas même le courage[88], и во всех случаях останавливается препятствием»>334. Сейчас можно достаточно точно сказать, под действием каких неудовольствий вырвались эти парадоксальные замечания у императрицы[89]: из-за отказа графа Алексея Григорьевича возглавить флот, о чем Екатерина II писала в январе 1788 года князю Г.А. Потемкину, а также в связи с критикой действий последнего>335. Однако обращает на себя внимание то, что А.Г. Орлов «останавливается препятствием» «во всех случаях». Вряд ли кто-либо подумает, что речь идет о трусости графа Алексея Григорьевича. О чем же тогда? Екатерина II, характеризуя ум своих сподвижников, говорила А.В. Храповицкому в мае 1786 года: «Ум к[нязя] Щотемкина] превосходный, да еще был очень умен к[нязь] Орлов… Федор Орлов не так умен, а А. Орлов совсем другого сорта»>336. К сожалению, трудно сказать, что тут имела в виду императрица. Вероятно, граф Алексей Григорьевич любил обдумать ситуацию и не хотел бросаться сломя голову. «Нет ничево лутче, как на власть Создателеву полагаться, но и самому не должно быть оплошну. Бережонова коня и сам Бог бережот», – говаривал он. Однако граф понимал ограниченность человеческих возможностей: «Собою же ничево уставить нельзя, кроме собственного поведения, и то не всегда: время, случай и обстоятельства часто принуждают совсем против предпринятых правил и желания»>337.
Нигде, несмотря на многочисленные обвинения в убийстве Петра Федоровича, Орлов-Чесменский не признается в этом и не пытается переложить это деяние на другого. «Я ж здесь (в Германии. – О.