Можно предположить, что во времена Петра и Февронии было одно представление о любви, а сегодня – несколько иное. Мы вкладываем в него и влюбленность, и страсть, а они – стабильное, уравновешенное, наполненное радостью состояние души. И всё-таки скорее ошибаемся мы, чем они, называя любовью мимолетное парение души, угодившей вдруг на «американские горки». Для подобного состояния было и есть иное определение – страсть.

В страсти как таковой – и это подтверждает опыт многих – нет созидательного начала. Она по природе своей деструктивна и не служит утверждению гармонии. И в жизни, и в любви, и даже в творчестве. Примером тому может служить все та же «Повесть о Петре и Февронии Муромских», но в изложении, вернее, трактовке, не Ермолая-Еразма, а Алексея Ремизова. Талантливому писателю пришлось четыре раза переделывать свою книгу. Он искал характер, пытался наделить образ Февронии большей страстностью, и сокрушался в письме: «Мне не нравится моя Феврония, в ней я не слышу визга боли, она “мудрая”, а значит, спокойная, а ведь мне надо, чтобы человек от тоски загрыз землю, это мое. У Февронии есть гнев и магия, но какая же во мне магия, и поэтому выходит формально (словесно)». Ремизов, как кулинар-импровизатор, добавил побольше специй в характер, причем весьма четко очерченный за несколько столетий до него, а в результате его Феврония вышла кем угодно – ведьмой, чародейкой, язычницей, но только не «тихим ангелом Рублева», не православной святой. Это была уже не Феврония, а всего лишь ее тезка. Не уловил Алексей Ремизов черты сильного, твердого характера, преисполненного смирения и кротости, – того, что подметил гениальный монах-предшественник,– а оно дорогого стоило!

Вот куда писателя завела страсть. Даже в умозрительном ее понимании.

Что же касается более конкретного, то… страсть как проявление влюбленности, наравне с другими узами, была для наших предков чем-то сродни греху. Приведу для примера высказывания святых отцов:

«Все, делаемое по страсти, вредит душевной чистоте и препятствует Божественной жизни» (св. Василий Великий); «Страсти происходят не от природы, но от желания» (св. Иоанн Златоуст); «Если отъяты от души будут страсти, то ум просвещается и поставляется на первое место естества» (св. Исаак Сирин).

Вот люди и стремились бороться со страстями и жить по уму. Скажете, скучно жили? Зато счастливо. Их браки были стабильны, наши – с точностью до наоборот.

Не зря же оптинский старец Макарий предупреждал в одном из своих писем:

«…Вы хотите жениться по страсти; тут уже совершенно толку не будет, это мне довольно известно на многих партиях. В браке спокойном, разумном супружеская любовь с годами лишь возрастает. В браке, заключенном по страсти, любовь, удаляясь от своего первоначального пламени, становится, напротив, все холоднее. Предмет страсти теряет свою привлекательность и может стать даже ненавистен. Ведь страстная любовь себялюбива. Но именно в этом случае, когда страсть уже завладела сердцем, особенно трудно бывает отказаться от желаемого. Святитель Иоанн Златоуст предлагает таковым лекарство: разлуку и время».

Феврония сама выбирала себе мужа, и делала это по уму, то есть по промыслу Божьему, – Петру оставалось лишь положиться на ее решение. Сам он в этом вопросе поначалу пассивен и даже несколько инфантилен, что, кстати, роднит его с многими современными мужчинами. Ведь и в нашей сегодняшней жизни часто ведущая роль достается женщине, а не наоборот. Русская национальная черта характера? Возможно.

Вот пишу – и сама себе поражаюсь. Выходит что: люди создавали семьи не по любви, а мы сегодня говорим о подобных браках как об идеальных? Парадокс какой-то… А вдруг наоборот: как раз в этом-то подходе к семье и браку, да и к самой любви, сокрыт рецепт вечного счастья и долгоиграющего благоденствия? Ведь получается, что, следуя такой логике, можно прийти к выводу: если в сердце не хватает любви, ее можно не только вымолить, но и вырастить.