– Стрелять в мертвецов легче, правда?

– Они становятся мертвыми не тогда, когда пуля останавливает сердце, а когда твой разум осуждает их на смерть. Если ты мысленно готова подписать им смертный приговор, будь уверена, твоя рука не дрогнет при его исполнении. Понимаешь меня? – говорит Сани.

– Наверное…

Наверное, та чужая рука не дрогнула…Ни разу не дрогнула. Но содрогалась я, когда мысленно выносила им приговор. И до сих пор содрогаюсь, каждый раз, как перед глазами вдруг, ни с того ни с сего, предстает чье-то мертвое лицо, впечатывающееся в мою память словно ботинок в стынущую грязь.

– Какого это было для тебя, Сани – в первый раз лишить жизни человека? Тяжело?

– Это был отвратительный человек. Он заслуживал смерти.

– Но это не ответ на мой вопрос.

– А другой я и не дам. Почему ты вообще об этом спрашиваешь? Ведь там, в гостинице, они не были первыми, кого ты убила.

– Знаю… Но какая разница? Первый – это человек, а дальше – уже не люди, а цифры.

Цифры… Со счету сбиваешься практически сразу. Помню, врываемся в конференц-зал… Еще восемь пар изумленных и испуганных глаз… Голос Рамина: «Встань у входа. Прикрой нас!» – И, выставив дуло револьвера в дверную щель, рука все нажимает и нажимает на курок, скашивая приближающихся людей в форме. Они падают как сбитые костяшки домино с темными точками ранений. А рука все продолжает и продолжает давить на курок.

– Ты пули – пули-то почему не считала?! – потом будет отчитывать меня Рамин, – Пустой барабан может в следующий раз стоить тебе жизни!

Я ничего и никого не считаю. Я ни о чем не думаю. Я стреляю. Я не слышу свои выстрелы – они вливаются в единый оглушительный пандемониум с хлопками, звучащими у меня за спиной, с криками ужаса, и скулежными мольбами о пощаде… Пока постепенно этот густой поток звуков не истощается, не редеет, не угасает – последний выстрел позади, гулкий удар повалившегося на пол грузного тела, и только тогда я осознаю, что мой револьвер выдает холостые. А между тем несколько охранников уже почти добежали досюда…Сквозь приоткрытую щель вижу их стремительно приближающиеся, искаженные яростью лица, вижу вскинутые на плечи автоматы, вижу, прицеливаются – и не чувствую ни страха, ни паники – абсолютно ничего. Только рука еще чаще и еще настырнее продолжает щелкать пустым оружием.

Кто-то хватает меня за плечо, резко и грубо отшвыривает от двери, как раз вовремя, чтобы спасти от врывающегося в комнату потока пуль. Накрыв меня своим телом, шепчет у левого уха: «Заряжай»…Это Сани? Или Рамин? Не могу отличить. Но послушно рука достает из кармана патроны, заполняет каморы откинутого барабана. А другой – Сани? или Рамин? Или Анхель? – тем временем подползает вдоль стены к двери, стреляет охранникам сначала в ноги, а потом и выше, обрывая их стоны и завывания.

– Все, уходим! – громко командует голос у меня над ухом, и тут же совсем тихо, чтобы слышала только я: – Вы с Анхелем держитесь за ним, не отставайте. Спрячетесь в номере. За мной не ходить. Особенно его не пускай. Понятно?

Я не понимаю, но киваю…

И опять коридор, поворот налево, дверь… Алессандро (теперь я точно уверена, что это он), достает ключи, воюет с замком, пока мы трое, окружив его кольцом, отстреливаемся от вновь подбежавших охранников. На сей раз их только двое. Справляемся быстро. Вот, наконец, и дверь раскрывается. Сани пропускает внутрь меня и Анхеля, и…

– Чего стоишь?! Идем!

– Без меня. Уводи их.

– Рамин, кончай дурить!

– Уводи их, черт тебя побери, пока я отвлекаю охрану! Я знаю, что делаю! – силой вталкивает брата в дверной проем, захлопывая за ним дверь.