– Сынок, дочка,  ещё по охапке, пока совсем не стемнело! – приказал детям и обернулся к женщинам: – Куда собрались, девоньки?

– Ай, переживаем, что немцы да полицаи растащат наши тайники. Они ж ничем не брезгуют, и рваный платок приберут, и поношенную тужурку. Что они за люди такие? – увильнула  от ответа Наталья.

– Если бы люди! – вздохнул Сепачёв. – Были звери, а теперь, когда гонят их наши, ещё зверее становятся. Грабят, угоняют в неметчину, жгут деревни. Снова жгут! Хмельник, Двухполье, Слобода*… А вы, бабы, не задумайте в Езерище возвращаться! Прислухайтесь – гремит!

С северной стороны,  где-то очень далеко едва угадывались громовые раскаты канонады. Наступательные бои шли на невельском направлении.  А уже двадцать седьмого октября Совинформбюро сообщило:  «Северо-восточнее Витебска наши войска, преодолевая огневое сопротивление и развитую систему инженерных заграждений противника, заняли свыше 50 населенных пунктов. Шоссейная дорога Невель –Усвяты на всём её протяжении очищена от противника. На одном участке бойцы Н-ской части разгромили сильно укрепленный узел обороны немцев и истребили до 600 гитлеровцев. Захвачены две артиллерийских батареи, 8 минометов и два склада боеприпасов. Взяты пленные».

С каждым днём становилось холоднее, запасы продуктов  у беженцев давно закончились.  С утра Сепачёв с мальчишками-подростками уходил в окрестные деревни, наведывался к дальним родственникам и знакомым в поисках съестного. Ставил петли на зайцев, иногда удавалось поймать лесную пичужку или наловить рыбы в болотном озерце. На сосновых полянах бабы с девчонками собирали бруснику, ползали по болоту в поисках клюквы, радовались поздним грибам.

Хотя канонада приближалась, но чем голоднее становилось, тем чаще Наталью посещало желание наведаться в Езерище. В один из погожих дней она  решилась. Широчиха, словно того и ждала, увязалась за ней. Вдвоём и вправду надёжнее.

Вначале шли легко, бодро переговаривались, не опасаясь, что кто-то услышит,  но когда лес посветлел, и стало ясно – впереди дорога, смелости поубавилось.

– Надо по краю, за кустами, чтобы не нарваться на злыдней, – предложила Широчиха и двинулась вперёд, прокладывая пусть.

Лес всё ещё служил защитой от недоброго глаза, хотя и поредел значительно, усыпав подножье яркой листвой, от которой рябило в глазах.  Продираться же сквозь бурелом и кусты, цепляющиеся растопыренными ветвями, словно раскинутой сетью, было тяжело и утомительно. Женщины умолкли, говорить не было сил. Совсем запыхавшись, Наталья остановилась, присела на поваленную осину, чуть слышно окликнула попутчицу. Но лес жадно проглотил так и не долетевшие до Широчихи слова. «Минутку отдышусь – догоню, – решила, приваливаясь спиной к толстенной сосне. – Досчитаю до шестидесяти и пойду».

Молодая кобылица склонилась мордой  к плечу, тычется тёплыми шершавыми губами в щёку. «Откуда ты взялась?», – радуется Наталья, хватает её под узцы, ловко взлетает на мощную лошадиную спину и скачет, скачет к дымящемуся голубыми туманами озеру. И кобылица слушается, признаёт в ней хозяйку, чувствуя решительный характер, затаённую уверенную силу. Но вдруг вздымается на дыбы: «Иго-го-о!»,  – далеко разносится её мощное ржание.

– Глянь-ка, замаялась как, не разбудить! – совсем рядом раздался мужской голос.

Наталья открыла глаза, испуганно подскочила.

– Свои мы, – разведчики широко улыбались. – Ты из местных? Где немцы, знаешь?

– Ай! – замотала головой, словно желала прогнать наваждение, но красноармейцы не исчезали. – Ай! – вскрикнула снова и бросилась на шею тому, который показался ей старшим. – Родненькие мои, – губы задрожали, блеснули слёзы и, не удержавшись, прыснули, потекли по запылавшим щекам. – Родненькие, родненькие, – повторяла, всхлипывая, не в силах совладать  с рыданиями.