– Не, тётя Наташа, не слыхать. А вам на что?

– Работали же вместе, – повторилась гостья, – хороший человек, на любую просьбу откликался.

– Случилось что? – Лена обернулась и смотрела внимательно, в упор.  – Не сухой плотвы ради с утра пожаловали?

Севостьянова решилась:

– Видела тебя с литовцем-переводчиком из комендатуры. Красивый хлопец. А у меня муж в Сурмино, вызволить надо, не виноватый он. Самогонки добуду, яиц…

Дни тянулись, не принося добрых вестей. Думая о муже, Наталья плакала, но беззвучно, незаметно смахивая слёзы, – научилась, чтобы лишний раз не пугать  несчастных детей. Ефросинья Фёдоровна молилась – то на  коленях перед иконкой, то била поклоны, то тихонько плакала, шептала, качая Галинку или укрывшись от всех на печи. Она ещё помогала по хозяйству, нянчилась с внучками, но добывать хлеб для семьи уже не могла, без Севостьянова эта забота полностью легла на невесткины плечи. Выручала соль, на которую удавалось выменять что-то из деревенских продуктов. Золовка Прасковья Макаровна научила огород посадить, поделилась семенами. Она же обещала достать самогона.

В ту ночь с запада нагнало дождевых туч, небо потемнело, и рассвет не загорался, словно ночь задержалась на вторую смену. Наталья выглянула на улицу, раздумывая, затевать ли стирку, ведь если надолго задождит, то сушить придётся в хате. В утренних сумерках заметила женщину в чёрном: пиджак, платок, длинная юбка, из-под которой  выглядывали разбитые  сандалии.  Приветливо помахав, она торопливо свернула к дому. Присмотревшись, Наталья узнала  Евдокию Петрову из Кузьмино. Изредка женщина появлялась в Езерище, чтобы раздобыть именно соли. Мелькнуло: «Куда ей столько?», – и тут же забылось. Какая разница, если взамен она предлагает яиц, картошки или молока?

– Небо-то как затянуло, – заметила сочувственно, – на обратной дороге под грозу можете угодить.

– Если угодим, так вместе, – загадочно улыбнулась Петрова. – Я к тебе с весточкой!

– Трофим? – ахнув, Наталья испуганно опустилась на крыльцо.

Евдокия оглянулась по сторонам, присела рядом:

– От Арсентия Григорьевича. Ждёт он тебя.

– Папка? Жив? Не чаяли уже, – засветилась радостно, но тут же в голосе засквозила тревога: – Что с ним? Где?

Маленькая Лариса, с пылающими от диатеза щеками, отбросила кастрюльные крышки, с которыми играла на полу, и повисла на шее у матери, жалостно хлюпая:

– Не уходи! Не хочу с бабой! Хочу с тобой!

Глядя на сестру, сморщила личико, разревелась Галинка.

– Мама, ну возьмите же вы малую на руки! – повысила голос Наталья, призывая Ефросинью Фёдоровну. – Грыжу ребёнок накричит!

Свекровь поднялась с лавки, недовольно зашумела:

– А цябе куды зараз нясе? Шлейка пад хвост? Мужыка дома няма, дык табе загарэлася?

– Загарэлася! – огрызнулась Наталья.

«Ничего, – оправдывала себя за неуместную грубость, – меньше будет знать, спокойнее всем».

После Лесогорской Петрова распрощалась:

– До Кайков осторожно, лучше кустами, чтоб никто не увидел. Там –огородами. Найдёшь Федосью Иванюженко – моложавая баба, бойкая,  двое ребятишек, мужика забили ещё в сорок первом. Крайняя хата, не перепутаешь.

– Найду, бывала, там же тётка по матери – Рябинка Надежда Лаврентьевна.

Набрякшее небо протяжно прогромыхало, сверкнуло на горизонте  и разом сыпануло дождевым горохом. Крупные редкие капли гулко падали на землю и растекались в дорожной пыли крохотными лужицами, словно ртуть. Но уже через минуту полило густо и мелко, будто кто-то невидимый тряс над землёю огромным ситом. Наталья мгновенно промокла, юбка облепила голые ноги, отяжелевшая вязаная кофта вытянулась и обвисла почти до колен, вода катилась струями по спине, волосам, заливала глаза, мешая смотреть, хлёсткие ветки били по лицу и рукам, а она пробиралась, огибая поваленные деревья, глубокие воронки от разорвавшихся бомб, груды обломанных сучьев, стараясь не терять из виду наезженную телегами дорогу.