– Мама! – Лора с разбегу уткнулась в материнскую юбку.

Наталья подхватила её на руки, зацеловывая, прижала к себе, обернулась к золовке, пытая одними глазами: «Трофим?».

Прасковья Макаровна улыбалась открыто, радостно:

– В Езерище перевели! Дрова для комендатуры заготавливает. Теперь бы из этой тюрьмы его выкупить…

Помог литовец-переводчик. Подпаивая самогонкой, ублажая то курочкой, то сальцем, уговорил бургомистра отпустить невиновного Севостьянова. Тот приказал Трофиму по первому зову являться на принудительные работы, а для убедительности так двинул кулачищем в ухо, что показалась кровь. Это развеселило полицая, и он с размаху ударил с другой стороны – второе ухо тоже закровянило.

– Ещё попадёшься, отрежу! – пригрозил, удовлетворённо вытирая взмокший лоб.

Наталья обнимала мужа, вдыхая запах его измученного тела; ощущая сухие, твердые, как камни, мышцы под бледной, с кровоподтёками кожей; вслушивалась в звуки голоса, простуженно-охрипшего, но такого родного. Снова стало спокойно и надёжно, несмотря на то, что каждый день грозил неизвестностью, в которой было место и постоянному, изнуряющему страху – оккупация щедра на смертные издевательства и истязания, пули и верёвки…

Окутанный лаской и  домашним теплом, Тимофей ещё долго не мог справиться с внутренним напряжением, которое накрыло его с момента ареста и не отпускало. Воспоминания зверских допросов мучили, вызывая фантомные боли – стеная, он скрежетал зубами. Беспокойные мысли одолевали тревожным отчаянием, негодование и ненависть выплёскивались наружу:

– Помнишь Лобковского? Вместе против финов… А теперь он меня – под прицел! Халуй гитлеровский! Мразь фашистская! Гнида полицейская!

Наталья горячо покрывала поцелуями его губы, не давая разгораться ярости. Он то отвечал на ласки, то вдруг вырывался и, еле сдерживаясь, чтобы не закричать в голос, шептал:

– Убью, убью эту сволочь!

– Конечно, убьёшь,  – успокаивала она, – придёт время.  А сейчас не смей, это же ты нас убьёшь: меня, мать, девочек, – сразу расстреляют на Сенной.

– В лес уйду!

– Уйдёшь, конечно, уйдешь, – уговаривала, убаюкивала Наталья. –  И нас с собой заберёшь, без тебя – всем смерть.

Глава 8. Волки

Огонь в печи не хотел разгораться, дымило. Наталья приоткрыла дверь. Вместе с осенней прохладой, которая свежей струёй устремилась в комнату,  до слуха донеслись крики, причитания, плачь. «Андреевна голосит?», – догадалась и замерла, прислушиваясь. Но разобрать слова было невозможно. Набросила на плечи пальтишко, выскочила из дома.

Да, горевала Скуматова, соседка. Муж её, Сергей,  работал  на железной дороге, но ещё до войны помер. Сын Вася тоже в обходчики подался.  Две взрослые дочери. Младшая Мария – Севостьяновым кума: Галинку крестила в лобковской церкви. Старшая Анна замужем, отделилась давно. «С кем беда?», – Наталья влетела в соседский двор, распахнула дверь.

– Сыно-о-оче-е-ек! Васе-е-енька-а-а! – Андреевна ползала по полу, не в силах подняться.

Маша, простоволосая, бледная,  в отчаянии опустив руки, стояла рядом на коленях, замученно повторяя:

– Мама, не рви сердце, себя побереги, нас пожалей, как мы без тебя? – Подняла на Наталью заплаканные глаза: – Пришли ночью, забрали Васечку…

Андреевна взвыла, заскребла пальцами по полу, так что из-под ногтей показалась кровь, но этой боли она не чувствовала:

– Убили! Убили моего мальчика-а-а!

– Слышала, партизаны мосты на бычихинской дороге взорвали? Эшелон под откос? Вот и озверели. У нас похватали железнодорожников. Расстреляли сразу, на рассвете, – глухо объясняла  Мария, не в силах больше плакать, окаменела.