С аусвайсами и кошёлками, якобы для картошки, обвязав головы платками,  Наталья с Женей шагали по песчаной сурминской дороге, в который раз обсуждая план спасения Севостьянова. До деревни, где располагалась жандармерия, шесть километров. Вокруг лес – кусты, ели да высоченные сосны.

– Под ноги смотри, здесь часто на солнышке гадюки греются, –предупредила Евгения. – В низине болотина у Белого озера, оттого и полно в окрестностях змей.

– Других бы гадюк не встретить, тех, что с белыми повязками на рукавах. От немцев легче отбрехаться, чем от этих паршивцев. Ишь, сколько их к новой власти переметнулось!

– Даст Бог, отбрешемся, а вот как Трофима твоего вызволить?

Подружки умолкли. Солнце поднималось всё выше, идти жарко. Наталья почувствовала, как по спине покатилась струйка. Сбросила кофту, развязала платок, но шагу не убавила.

– Да не гони так! – взмолилась запыхавшаяся Женя.       –  День велик, справимся.

– Знать бы, что у полицаев с немцами на уме! Забьюць Севостьянова… Веру Григорьевну, родственницу его из Кузьмино, забили! Дочка в партизанах, а мать повесили… Страшно-то как! Добрая была. Тоже портниха, руки золотые, как у тебя. Я ей соли отсыплю. С разбитых складов все, кто мог,  натаскали. Она – то платьишко Ларисе, то распашоночку Гале,

– Наталья зашмыгала потёкшим носом. – Забьюць, забьюць Трофима! Как жить без него?

Серболина, светленькая, худенькая, как лозинка, остановилась, резко повернулась и, глядя в упор, твёрдо скомандовала:

–Не смей беду приговаривать! Сглазишь! И не реви! Побереги слёзы, пригодятся ещё.

Неожиданно показались деревенские хаты. Наталья замерла, только дышала шумно, как после бега, и сердечко колотилось, казалось, стучит так гулко, что пройди кто рядом, услышит.  И действительно, словно услышал, выскочил с обочины на дорогу полицай Семёнов, потный, раскрасневшийся на полуденном солнце.

–Будто чёрт из кустов! Принесла нелёгкая, – успела шепнуть Женя.

 Немец, отдыхавший в тени под сосной, тоже поднялся с земли, зевая, лениво бросил:

– Аусвайс?

– Пропуск есть? – грозно повторил Семёнов, смахивая висящую на багровом носу каплю.

Женщины торопливо протянули документы. Он услужливо передал их немцу, заглянул в корзинки.

– За бульбой! Мы за бульбой! Может, в деревне кто обменяет на соль? – Наталья показала маленький бумажный кулёчек. – Детей покормить.

– У меня пятеро, у неё – двое, – умоляюще заглядывая в глаза полицаю, поддакивала Евгения.  – А очистки посадить можно, к осени молодая картошечка вырастет.

Немец снова зевнул и, возвращая документы, равнодушно махнул рукой:

– Überspringen  Sie sie!

– Слава Богу! –  обрадовались подружки.

– Шуруйте отсель! – гаркнул полицай и, смерив Наталью наглым взглядом, вдруг похотливо шлёпнул её ниже спины. Она отскочила в сторону, обиженно-оскорблённо свернула глазами.

– Ой-ё-ёй! Губки-то надула, – ёрничая и развязно тыча пальцем в сторону девчат, Семёнов подмигнул немцу, громко расхохотался:

Негодуя, еле сдерживаясь, Наталья почти бежала к деревне и в полголоса выплёскивала возмущение:

– Ууу, злыдень! Кабель паршивый! Предатель! Да что б ты провалился в преисподнюю!

Ещё в Панкрах Симонова, передавая аусвайсы, предупредила, что Трофима немцы держат в сарае у первого дома, слева от дороги. Поэтому, поравнявшись с ним, женщины огляделись.

– Кусты обойдём, спрячемся. Там нас никто не увидит. Попробуем к сараю приблизиться, окликнуть, вдруг отзовётся Трофим, – предложила  Наталья. – Хоть бы голос услышать…

Заросли молодой крапивы, успевшие вымахать на солнечном припёке по пояс, не испугали. Не обращая внимания на хлёсткие, обжигающие прикосновения жёстких стеблей, подруги упорно пробирались к цели. Но как только приподнялись из травы, чтобы добежать до стены, зычный окрик: «Партизаны?!», – пригвоздил их на месте.