Метро.

Капюшон скрывает его лицо. Полупустой вагон убаюкивает мерным покачиванием. Опускает взгляд.

Старый Сергей где-то там, среди ряби на воде.

А этот новый…

А этот новый кто?

9

Тёплый свет старой лампы лениво растекается по стенам явочной квартиры, оставляя углы в полумраке. Запах железа и мыла. Вода льётся из крана, капли стекают по пальцам, скользят по запястью, теряются в белоснежной пене. Ржавый кран вздрагивает, когда он закрывает воду, но та продолжает вытекать тонкой струйкой, упрямо барабаня по эмали.

Лезвие аккуратно прорезает эту пену, оставляя за собой гладкую, чистую кожу.

Он бреет голову.

Линия за линией, слой за слоем.

В этом движении что-то древнее, обрядовое. Он стирает последнюю связь с прошлым, вырезает ненужные штрихи, оставляя только себя – нового, незнакомого.

За окном город.

Дождь не перестаёт.

Сильный дождь.

Льёт без устали, сливаясь с уличными огнями в одну бесконечную реку. Фонари пульсируют в воде, словно чьи-то глаза моргают в темноте.

Сергей замирает, лезвие застывает в воздухе.

Внутри что-то скребётся.

Он смотрит в окно, но не на улицу, а сквозь неё.

Внутрь себя, в тот тёмный угол, где отголоски прошлого шепчут что-то неразборчивое.

Дождь шепчет вместе с ними.

В комнате тихо звучит ария Лоэнгрина – его любимая опера.

Голос плывёт, словно лебедь на чёрной воде.

Он опускает бритву в воду, стряхивает остатки пены с кожи.

В зеркале отражается новый человек.

Сергей проводит ладонью по гладкому черепу.

Чувствует прохладу.

Лёгкость.

Свободу.

Но внутри что-то ноет.

Под кожей – глухая боль. Старая. Упорная.

Он выключает воду, вытирает лицо полотенцем, делает пару шагов к окну.

Двор-колодец внизу заполнен дождевой водой, в которой отражаются оранжевые пятна света. Сергей смотрит вниз. Его лицо там, на поверхности, дрожит, ломается, исчезает в ряби.

А потом – трамвайный звон.

Далёкий, но ясный, пробирающийся сквозь шум дождя, откуда-то из детства.

– Шёл я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы,

Передо мною летел трамвай.

Он не знает, кто сейчас произнёс эти слова.

Голос в его голове. Голос из прошлого.

Или, может быть, просто ветер, играющий с его памятью?

Сергей медленно отходит от окна.

В комнате пахнет сыростью, металлом и чем-то новым.

Но пахнет ли свободой?

10

Всё началось с лица.

Сергей заметил его ещё в переулке несколько дней назад – короткая вспышка узнавания, но тогда не придал этому значения. Здоровый статный африканец, с глазами, полными внимательной и странной силы, взглянувшие на него так, будто они не просто видели, а как бы… расковыривали его, вытаскивали что-то скрытое, заставляя его обнажиться.

Его костюм был безупречно сшит, тёмный, с едва заметной полоской, тянущейся вдоль воротника и по карманам, придавая ему неуловимый, но заметный шик. Тёмная сорочка, скрывающая чёткие линии тела, полупрозрачные запонки с лёгким отблеском, как будто они были сделаны из небесного стекла. Его одежда говорила о невидимой, но мощной силе. Это были доспехи, но доспехи, оставляющие место для лёгкости, грации и неуловимой угрозы.

Это было мгновение, только мгновение, и он подумал, что ему показалось.

Он – или не он?

Возможно, просто совпадение. Случайный силуэт среди толпы?

В ночном клубе, среди рваного ритма музыки, пьяных разговоров и ослепляющих вспышек стробоскопов, это лицо снова появилось перед ним.

Он сидел у барной стойки, расслабленный, с едва заметной улыбкой, как человек, который никуда не торопится. Его взгляд скользил по залу с ленивой внимательностью, как будто он отмечал каждое движение, но не вмешивался.

Сергей не сразу понял, почему это его так задело. Это было не просто чувство узнавания. Это было что-то другое – предчувствие.