Она поднимает подол фартука, СТАРИК ссыпает в него яблоки со стола. Одной рукой держа подол, другой опираясь на палку, СТАРУХА идёт к выходу. За окном какой-то шум, топот, слышны голоса: «А чего? Чего?», «Петька, говорят, помер!» СТАРУХА вздрагивает, отпускает подол, и яблоки рассыпаются по полу. СТАРИК идёт к кровати, садится, берёт гармонь и вдруг яростно играет «Отраду». Играет умело, чётко, красиво. СТАРУХА, полуобернувшись, смотрит на него.
СТАРИК: (плача) Тогда, в сорок пятом… Когда я проездом… Пили мы с ним сутки… Просил я ево «Отраду» играть… Как он играл! Как мы с ним плакали!… «Научи меня, Петька, научи!» – пристал я к нему… И он давай учить! Сутки напролёт! Пока кнопки не запали!.. (резко обрывает игру) Не помру, переходи ко мне жить.
СТАРУХА: (стирает ладонью краску с губ) А так?
СТАРИК: И так переходи.
СТАРУХА: (чуть ли не падая, приваливается к косяку) Петька звал, не пошла… Помер. К тебе не пойду, помрёшь?
СТАРИК: Помру!
СТАРУХА: Вот и дождалась, старая, предложения.
Она возится в своём кармане, вытаскивает из него маленький узелок из носового платка, дрожащей рукой развязывает его и протягивает на ладони в сторону СТАРИКА. На платке – маленькое, ссохшееся до черноты яблочко. СТАРИК, мотнув кудлатой головой, делает сочный аккорд и громко, и молодо запевает:
Живёт моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий
Нет хода никому!…
Летают бабочки, играет гармонь, поёт «молодой» СТАРИК, слушает «молодая» СТАРУХА.
Войду я к милой в терем
И брошусь в ноги к ней!…
Была бы только ночка,
Да ночка потемней!
ЗАНАВЕС
СЁМКА-МАРГИНАЛ
ПАСТОРАЛь
СЕМЁН
АНЮТА
ДУСЬКА
ДАНИЛА.
СТОЖОК И ВСЕ-ВСЕ
Вечер. Небольшой стог соломы. С одной стороны стоит Семён, заряжает ружьё. С другой стороны из стога торчат две головы – Дуська и Данила. Издалека слышится радио.
РАДИО: (муж. голос) Местное время… Да где часы-то? (жен. голос) На гвозде, где! Сам повесил! Допился?! (муж. голос) Брысь, не гавкать! Значит, местное время… Блин, стоят! В общем, около одиннадцати. Так что радиоузел заканчивает свою работу. В койку, сельчане!
Женский визг, мужской смех, щелчок – и тишина.
СЕМЁН: (ворчит) Попробуешь, чтоб жизнь сладкой не казалась, деревенской-то соли! А то ишь!… Надо бы дробью, да, боюсь, засудят. Ну ничего, попляшешь, а там поглядим… Может и драпанёшь сразу к мамке в город, в ванную, причандалы отмачивать!
Другая сторона стога.
ДУСЬКА: (шёпотом) Ты его не знаешь! Он же дурной!
ДАНИЛА: (так же) Ты чё, про отца-то?
ДУСЬКА: Эт не я, эт мама так, когда… ну, в общем…
ДАНИЛА: Плохо живут?
ДУСЬКА: Да ну да! Они друг за дружку всем хари поразбивают!
ДАНИЛА: А тогда чё «дурной» -то?
ДУСЬКА: В другом смысле.
ДАНИЛА: В каком?
ДУСЬКА: Вот в этом вот, в самом! Ну, что… Дискотека – развратный шалман, пляж – лежбище голых «б»! И чтоб в девять – как штык дома!
ДАНИЛА: Так и говорит напрямую?
ДУСЬКА: Про чё?
ДАНИЛА: Про голых «б»?
ДУСЬКА: Нет, просто «б».
Сторона Семёна.
СЕМЁН: Дуську как бы не зацепить… И хорошо бы в зад ему запиндюрить! Оно тогда посмешней выйдет, попозорней! Моя ещё… дурёха тоже… (передразнивает) Джульетта! Ромео! Тринадцать!… У цыган и в одиннадцать лет хрен чё знает бывает! Так что ж, вместо школы – замуж? (устраивается в засаде) Пропущу, чтоб прошли… И потом… Гавкнуть, что ль, попробовать? Дуська собак боится, отскочит, а я ему влеплю и… А там уж что будет!
Сторона Дуськи и Данилы.
ДАНИЛА: Ты сиди, я один пойду. Спросит, скажу ты дома давно. А потом…
ДУСЬКА: Боишься?
ДАНИЛА: Кто, я? (вылезает из стога) Я пошёл!
ДУСЬКА: Стой! (вылезает из стога) Вместе пойдём! Или боишься?
ДАНИЛА: За тебя боюсь! Чё мне-то?!