ПАРЕНЬ медленно, по стенке идёт к окну. За окном духовой оркестр играет красивый марш. ДЕВУШКА поддерживает ПАРНЯ. Они стоят, слушают. Потом идут к столу, ПАРЕНЬ показывает на стакан с водкой. ДЕВУШКА подносит стакан к его рту, он долго пьёт. Выпив, отстраняет ДЕВУШКУ, идёт к комнате. У дверей оборачивается, пытается улыбнуться.

ПАРЕНЬ: (с трудом, малопонятно) Не плачь, Сашка. Я живучий. Спас… меня… держит.

Он скрывается в комнате. ДЕВУШКА крестит его вслед и тихо выходит. Духовой оркестр делает последний, звенящий тарелками аккорд и смолкает. СТАРИКИ, обнявшись, сидят у стола. Гудят машины, сигналят, взвизгивает «прощальная» скрипка, и всё стихает. Молчит и Петькина гармонь.

СТАРУХА: Вот и погуляли мы на Спас, Ваня, как ты обещал. И пили, и ели… И танцевали. И пели. Два оркестра и Петька.

В окно кто-то зовёт: «Дед? Дед, дома?» СТАРИК подходит к окну. В его руках оказывается свёрточек из старой пожелтевшей газеты, перетянутый крест накрест верёвкой. СТАРИК тяжело опускается на подоконник.

СТАРИК: Письма…. Мои к тебе письма. Петька получал, пока тебя не было. Потом, когда ты… увидела похоронку, не решился отдать. Чё, мол, травить-то!… Я проездом был, зашёл… Ох, он и… Убивался сильно! Если б знал, говорит, если б знал. Я сложил их стопкой в газету, перетянул… Оставил ему. Спросит, сказал, передай. А тут ты замуж!…

СТАРУХА: (тихо) А была я, Вань, заходила. Петьку не видала. Сказали, повезли его ногу дальше отрезать. Я здесь, в Калаче была… Рукой подать! Петька…

СТАРИК: Да… И опять он не сумел. А тут и я… И все мы нарисовались. Он сказал, што тётке давно отдал, письма-то. Просил за што-то прощения, опять плакал. А сам, вишь… Случая ждал. Поправить, што ль, хотел… свою ошибку?… Нет за ним никакой вины. Чево он? Столько лет! И чево он про них вспомнил?

СТАРИК идёт к печке, кладёт в неё свёрток. СТАРУХА тоже подходит. СТАРИК чиркает спичкой, свёрток с трудом, но загорается. Они стоят, прислонившись к печке по обе стороны от огня. В их глазах слёзы.

СТАРУХА: Это мы с тобой, Вань?

СТАРИК: Мумии наши, Сань.

СТАРУХА: (протягивает руку к огню) Врёшь, мумии тепло не чуют. А мы, как бабочки, и перед смертью к теплу тянемся!

И вдруг в окно влетают две бабочки. Они порхают, не отставая друг от друга, играют в свои весёлые «догонялки». СТАРИКИ с усталой печалью следят за ними.

СТАРИК: Отпусти ты меня, Сань. Устал я. Вот, давай, дождусь завтра детей и потом – прощай. Не держи больше, Христом богом прошу!… С утра об этом думал. Придёт, думаю, и скажу: сдаюсь, мол, не могу дольше! Потому и сидел, не пил. Пропускаю тебя, как женщину, вперёд – живи. Ты молодая. А мне хватит. Пожалей старика! И прости, если чево не так!

СТАРУХА: Нет, Ваня, не хитри! «Пропускаю»! … Мы с тобой не в очереди за килькой. И я к тебе с тем же шла!

СТАРИК: Тебе нельзя!… Я завтра детей хоть повидаю, порадуюсь с ними. Может, нам с тобой жизнь уже и не нужна, а им-то как же без нас? Сразу и без нас!? Обидются! Запрещаю я тебе, Сань!… Сперва

своих повидай тоже, порадуйся на них, успокой. А там уж твоё дело. А так – нехорошо!

СТАРУХА: Ну, мне твои запреты… Устал он! А я не устала? Сколько же мне мотыляться-то?… Тогда знаешь што? Тогда уж давай в один день, штоб никому обидно не было!

СТАРИК: (усмехается) Ну, давай в субботу.

СТАРУХА: (тоже с улыбкой) Понимаю. После бани, штоб людям хлопот поменьше. (повязывает на голову платок) Ну, спасибо за именины. Не серчай на старуху! Пойду попроведаю Петьку, молчит чё-то. Кабы чево… (одевает кофту, берёт со стола бутылку) Ево доля осталась. И яблочков ему сыпни на закуску.