И знаете, это работало. Настороженно молчащая на первых песнях местная ПТУшная молодежь, в количестве средней очереди к пивному ларьку, устраивала им под конец настоящую овацию. Это было просто поразительно. Это впечатляло.

После концертов ребята-музыканты тянулись, как на мёд на наш кордебалет. А девчонки из балета вечером частенько захаживали к нам со Славиком. Я думаю, на Славика, на моего партнёра. Не на меня же. Славик! Конечно, Славик был парниша видный, не то что я, цирковая мелюзга.

И вот, помню, ребята из разных групп, под водочку, играли что-то балетным на гитарах. Ну и себе, понятно, тоже. У музыкантов это принято. И я как-то, набрался смелости. Попросил гитару, и спел песенку Б. Г. "Электрический пёс". Это им-то, музыкантам! Это я-то, цирковой! Народ слушал молча. Без комментариев. А потом, через пару дней, Гришка Сологуб, гитарист из Странных Игр, под сигаретку спросил меня в курилке: что, мол, я вообще тут делаю?

– Тебе, говорит, играть надо. У тебя нормально получается. Только подучиться немного не мешает.

Это была высшая похвала.

А осенью я прослушался и поступил в джазовое училище по классу гитары. За те концерты нам так и не заплатили…

А потом, прямо из Орска, мы поехали в Самару. Тогда это был ещё Куйбышев. Сначала работали в Тольятти, а после – в Сызрани. И там, в Сызрани, Ольга выбила колено. Там была покрытая свежим лаком, очень скользкая сцена, и наши маты постоянно разъезжались. Кончилось тем, что Ольга на соскоке попала в щель между двумя матами, тупо, просто на пол. Двойное сальто согнувшись с высоты второго этажа! На деревянный пол! Со сцены её уносили на носилках.

Гастроли мы со Славиком дорабатывали только в униформе, что-то подносили и относили. Караулили медвежат в кулисах, в номере у Бори Атаева с двумя медвежатами подростками. В общем, были на подхвате. Оставалось, разве что, сцену подметать.

Это была производственная травма. По этой причине и номер не работал.

Ну ладно, нам не заплатили за концерты в Орске, нас просто кинули устроители этого феерического шоу, это я, хотя бы понимал. Но и за Самару, нам тоже не заплатили! Теперь нас кинуло наше руководство! Два месяца пахать, как папы Карлы, и получить какие-то копейки!

Только за униформу! Это уже ни в какие ворота не влезало.

Сразу из кассы я отправился в кабинет директора. Папа Славика, он тоже там присутствовал, с унылой физиономией промямлил осторожно:

– Подожди, Валера, может быть не надо? Я попытаюсь разобраться. Завтра же. Ну, может, послезавтра…

Славик испуганно молчал. Ольга пришла на костылях. Она меня морально поддержала:

– Правильно, Валерик! Хоть кто-то же, должен спросить с этих мудаков!

Секретарша сказала, что директор занят, предложила подойти попозже. Мне было уже всё равно.

– Вы что себе позволяете? Вас кто пропустил в кабинет директора? Вы что, не видите, директор занят! – этот мудозвон выражался о себе в третьем лице. Будто они были Гоголь, а не директор засранного цирка!

– Нет, это вы, вы что себе позволяете? – мне казалось, в гневе я достаточно убедителен. – У нас, что артисты для директора? Или, может, директор для артистов?

Диалога не получилось. Тут же, у бледной секретарши, взял лист бумаги и написал заявление об уходе.

Больше я туда не возвращался.

Славик нашёл себе другого парня, Мишку Захарова, из Дворца Пионеров, и через год они уехали. Сначала работали в Германии, потом во Франции, а оттуда перебрались в Англию. И там, в Лондоне, застряли уже надолго. Пока Славику не порезали горло в местном кабаке. Просто, воткнули в горло какую-то заточку, или узкий нож, или ещё что-то в этом роде. Славику очень повезло. Артерию заточка не задела. Он остался жив, и даже не стал инвалидом. Только стал немного шепелявить. В конце девяностых они вернулись в Рашу. К шапочному разбору. Мы встретились.