– О, Ваше Императорское Величество, – начал музыкант, – я, к огромному подчас сожалению моему, не провидец, и не могу предсказывать события и предполагать, как они будут развиваться. Пожалуй, разве что, так, как будет угодно всемогущим Богам. Однако, я могу предположить, кому лавры самого удачливого охотника совершенно точно не достанутся.

– И кто же это, по вашему мнению, будет?

– Я сам, например. Лишь потому, впрочем, что я бы не назвал себя искусным или искушенным охотником на лесную дичь. Зато назвал бы себя весьма и весьма удачливым человеком.

– Пожалуй, здесь мы склонны с вами согласиться, маэстро, – кивнул Император, чуть усмехаясь.

– Что же касается хвалебных песен и торжественных посвящений, – продолжал Даан, – вне зависимости от того, кто окажется победителем в состязании охотников и ловчих, оду я в любом случае исполнил бы для Её Императорского Высочества, прекрасной моей Госпожи Миррэтрис!

– О, и в этом мы тоже не сомневались, – подтвердил Его Величество. – К слову сказать, давно я уже не слышал достойной внимания любовной лирики и мелодичных напевов. Да и тут сейчас всё свистки, рожки да герольды трубят. Возможно, пока наше застолье ещё не завершилось, охота не продолжена – и, разумеется, если сиятельная виновница вдохновлённых сочинений не против такого – вы, маэстро, могли бы усладить наш слух этой самой вашей новой одой?

– Если на то будет воля великолепной моей Госпожи, Ваше Величество.

– Что скажет великолепная наша Госпожа Миррэтрис? – Улыбнулся Император. – Надеюсь, теперь не будет пытаться ускользнуть от концерта, ссылаясь на то, что ей не по душе песни собственного менестреля?

Волшебница весьма любезно улыбнулась в ответ на шутливые слова названного брата.

– Что вы, сударь. Умений и талантов Даанеля Тэрена, воспитанника гениев его родного Киннара, я не отрицала никогда. И с тем большим интересном буду внимать его новому сочинению.

Она отдала Даану разрешение выступать одним своим взглядом, и «её собственный менестрель», весьма довольный таким данным ему определением, поспешил выйти на поляну перед императорским шатром, где его было хорошо слышно и видно, пожалуй, всем высокопоставленным участникам охоты, остановившимся на отдых. Музыкант изящно попробовал звучание серебряных струн своей верной мандолины, и принялся играть вступление песни. Он сочинил её еще на корабле, в то время как команда держала обратный путь в столицу, и был весьма рад, что чувства, переполняющие его и в то время, и в настоящий момент, побудили его написать для Госпожи Миррэтрис балладу, которую действительно можно было бы назвать одой. Исполнить её прежде он не успел, надеясь исправить это по прибытию в цитадель. Но и там находились самые разные причины, делающие такой концерт неуместным. И вот сейчас, во время императорской охоты, неожиданно настал тот самый подходящий момент для этой песни. Как ещё такое можно назвать, кроме невероятной удачи? И кто же тогда, действительно, самый удачливый тут человек, как не Даанель Тэрен, певец из вдохновлённого Киннара? Тем более, когда его песням внимает такая публика и сама его чудесная возлюбленная!

И любовная дрожь вдруг захлестнула Даана так, что голос дрогнул, и музыканту пришлось на ходу дополнить вступление, прежде, чем он смог, наконец, запеть.

– Как я горю от страсти золотой!

В ней каждый день моя душа пылает;

Я покорен, я опьянен тобой

И сердце лишь тебе служить желает.

Ты – музыка, звучащая в тиши,

Ты солнца свет, ты – ясных звезд молчанье,

Ты – праведница, вольная грешить,

Ты – грешница в восторге покаянья…

Ты зимний полдень, летний танец лун,