Линь Чжоу вышел из дома, его шаги были тяжёлыми, как удары молота. Он остановился перед дочерью, его тень упала на неё, и голос, хриплый от лет и гнева, прорезал тишину:

– Опять играешь свои проклятые песни? Хватит бесить богов, девчонка. Сегодня праздник. Или ты хочешь, чтобы ветер снёс нас всех?

Линь Сюэ опустила руки, гуцин замолчал.

– Я только… слушаю, отец, – тихо ответила она.

– Слушаешь? – фыркнул он. – Слепая и глупая. Если бы твоя мать не умерла, глядя на тебя, может, ты бы научилась молчать.

Его слова были острыми, как клинки, но Линь Сюэ давно привыкла к ним. Она промолчала, лишь пальцы сжались на гуцине. Линь Чжоу ушёл, его сабля звякнула о пояс, а она осталась сидеть, чувствуя, как ветер гладит её лицо, словно извиняясь за отца.

Праздник начался с барабанного боя. Гул разнёсся по деревне, зовя всех к храму. Линь Сюэ поднялась, взяла гуцин под мышку и пошла, ориентируясь на звуки. Её шаги были лёгкими, босые ноги ступали по земле, чувствуя каждый камешек. Она не любила праздники – толпа пугала её, голоса людей заглушали ветер, но сегодня что-то тянуло её к храму, словно нить судьбы натянулась в её руках.

У храма собрался весь клан. Старейшина Линь Хань – старик с бородой, белой, как снег, и глазами, что видели слишком много зим, стоял у алтаря, держа посох с драконьей головой. Его мантия, расшитая серебряными нитями, шелестела на ветру. Воины клана, одетые в доспехи из кожи и железа, выстроились в ряд, их мечи сверкали в лучах солнца. Женщины пели гимны Цянь Луну, их голоса поднимались к небу, а дети бросали лепестки лотоса к подножию статуи.

Линь Сюэ остановилась у края толпы, прижимая гуцин к груди. Она слушала, как ветер кружит над храмом, как он поёт в ответ на гимны, но его голос был громче, настойчивее. Она подняла руку, коснулась струн, и нота вырвалась – чистая, резкая, как крик птицы. Толпа замолчала, все головы повернулись к ней. Линь Хань нахмурился, его посох ударил о землю.

– Кто посмел нарушить молитву? – прогремел он.

– Это я, – тихо сказала Линь Сюэ, шагнув вперёд. – Ветер… он хотел, чтобы я сыграла.

Старейшина подошёл к ней, его глаза сузились.

– Ты, слепая? Твоё место – в тени, а не здесь. Убери свой инструмент, пока боги не разгневались.

Но ветер не соглашался. Он усилился, закружился вокруг храма, сорвал ленты с колонн и поднял лепестки в воздух. Линь Сюэ чувствовала, как голоса в её голове кричат:

– Играй! Играй сейчас!

Она не могла сопротивляться. Пальцы Линь Сюэ легли на струны, и мелодия хлынула, как река, что прорвала плотину. Ноты взмывали вверх, сплетаясь с ветром, и воздух задрожал от их силы. Это была не та мягкая песня, что она играла дома – это был зов, древний и дикий, как буря, что рождалась в сердце дракона. Ветер подхватил мелодию, понёс её к осколку, и тот ответил – низкий гул прокатился по небу, заставив землю дрогнуть.

Толпа ахнула. Воины схватились за мечи, женщины закрыли рты руками, а дети спрятались за матерями. Линь Хань поднял посох, его голос перекрыл ветер:

– Прекрати, девчонка! Ты оскверняешь праздник!

Но Линь Сюэ не слышала его. Она была в другом мире – там, где голоса ветра пели о свободе, о небе, что когда-то было целым. Её пальцы двигались быстрее, мелодия становилась громче, и ветер превратился в бурю. Он сорвал крышу храма, деревянные балки рухнули с треском, а статуя Цянь Луна треснула, её сапфировые глаза упали на землю, как слёзы.

Линь Чжоу бросился к дочери, его лицо пылало гневом. Он схватил её за руку, вырвав гуцин из пальцев, и швырнул его на землю. Инструмент ударился о камни, струны лопнули с жалобным звоном.