– Алви… – Сэйке спешно приложила правую руку к губам и левую к сердцу, приветствуя божественное дитя самым уважительным жестом из существующих.

– Ты хотела просить совета у Предвечной. Они с Отцом не в силах сейчас говорить с людьми понятным им языком, их ответ передам тебе я. Через три дня в верховья Свеиты поднимется корабль из Жемчужного города с грузом драгоценных масел и слоновьих бивней на борту. Ты предложишь им десять шкурок выйки за то, чтобы тебе позволили взойти на борт и кормили до тех пор, пока корабль не вернётся в родную гавань.

– Но…

– Твоя ученица Сэйган готова к инициации. Приведи её завтра сюда, и Тарпыг явится ей и своими руками обольёт водой из священного озера. Она умная девочка, справится с защитой племени пока ты будешь в дальних краях.

– А как же…

– Тарпыг уже очистил лес от выек – это их шкуры ты отдашь людям юга. До поры этого будет достаточно, чтобы засвейтцы вольно ходили по лесу, который вы называете дальним. Если же ты не справишься со своим делом, то во всём земном мире не будет больше безопасного места. – Алви, до того смотревший куда-то за спину Знающей, вдруг взглянул прямо ей в глаза. – Я хотел бы рассказать тебе, что это за дело и почему оно так важно. Но не могу. Ты поймёшь всё сама, когда окажешься на месте. Прощай, человек. Мы будем следить за тобой.

Обратной дороги Сэйке не помнила. Шла и шла, сжимая в руках тушки выек, привычно избегала совсем уж нечистых лесных тропинок, и всё думала о пугающем требовании Алви.

Никогда ни одна Знающая не уходила от своего дома и образа Предвечной, от тех, кого клялась защищать и оберегать от подземья. Сэйке помнила, как несколько вёсен подряд Ойган, растерявшая силу ног за годы служения, просила вынести себя на мыс, подолгу сидела там и жадно глядела на огромные корабли южан. Однажды совсем молодая и оттого кажущаяся себе неописуемо важной Знающая спросила у наставницы: что такого она видит в этих чудных чёрных людях и их кораблях высотой с два дома, а длиной так и все десять? Ойган тогда – не сразу и неохотно – сказала, что и сама не знает того и никогда за дальние урочища не выходила, и судьбой своей довольна, но что-то тяжко щемит в груди, когда остроносые корабли поднимаются вверх по реке. Сэйке запомнила её слова, но не поняла: чудные чёрные люди казались порождениями подземья, неведомо как завладевшими божественными камнями и снадобьями, и вызывали только лишь отвержение. Даже сейчас, спустя три весны после смерти наставницы, Сэйке боялась мира за пределами Засвейтья и не понимала его. Но разве станешь спорить с Алви?

В урочище было шумно, словно день Долгого Света тоже настал раньше обычного: радостно болтали взрослые, гомонили дети, в большом общинном очаге тлели угли, а над ними истекал жиром громадный кабан. Сэйке хотела было ускользнуть к себе в домик, оставив разговор с соседями на утро, но её заметили раньше.

– Даже Ойган так не могла!

– Да даже древняя Майе! Слава Сэйке, прозорливой и говорящей!

Туган-кузнец, самый уважаемый мужчина урочища, пробился сквозь многолюдье, выставив перед собой прут с жареным кабаньим сердцем.

– Берёза оказалась какая надо: мощная, в меру раскидистая, не покрытая метками дятла. Хорошая будет делянка. А когда мы уже к урочищу путь держали – выскочил перед нами кабан. Мы уж Ящеру в пасть собрались, а кабан скосился на нас и издох. Мы его хотели сначала тебе показать, но как увидели Ящера – поняли, пошла ты в тайное место, с богами говорить. Знать, удачен был разговор, и кабан этот – знак.

Сэйке приняла прут, откусила от сердца и, глядя на неотрывно глядящих на неё соседей, поняла, для чего тарпыг выгнал в лес этого кабана.