Ни старая Ойган, учившая Сэйке служить Предвечным, ни Анке, которая учила саму Ойган, но смогла передать немного мудрости и её ученице, не рассказывали о том, что надлежит делать, если глаза Предвечной затянуты пеленой. Не знали этого и соседи, такие же напуганные и ничего не понимающие, уверяющие Сэйке, что Ойган была самой мудрой во всём Засвейтье, и если уж она чего не рассказала, так то людям и неведомо.

Сэйке обернула личину чистой белой тряпицей, уложила её в короб – если Знающей не суждено вернуться домой с ответом, то ученице, юной Сэйган, будет, что положить к ногам Предвечной в день Долгого Света. Затем сменила тканое платье по колено, в котором полагалось ходить в урочище, на рубашку и штаны из мягкой кожи и крепкие охотничьи сапоги. На бёдрах Сэйке завязала пояс с ритуальным ножом из рога лося в костяных ножнах, за спину закинула лыковый горит с луком и десятком охотничьих стрел – сегодня хватило бы и одной, но тянуть время, перекладывая стрелы из горита в ларь, не хотелось. Уже у порога Знающая повесила на грудь кожаный мешочек с драгоценным порошком Куики, который жители Засвейтья выменивали у чёрных южных купцов за лучшие шкурки соболей и куниц.

Урочище жило своей жизнью: Сэйке слышала, как у реки перекликаются вышедшие на поиск съедобных трав и кореньев женщины, и как дразнят друг друга пасущие птицу недоростки. Мужчины уже ушли в ближний лес: в преддверии дня Долгого Света засвейтцы всегда готовили новые грибные делянки, расчищали загоны для лосей – делали всё то, за что в другие дни лесным духам пришлось бы отдать долю малую от добычи и урожая.

Прежде чем оставить урочище, Сэйке ножом начертила на земле перед порогом дома Ящера – стража и метку для ученицы, пробормотала охранный говорок и, приложив пальцы к губам, попрощалась с образом Предвечной, раскинувшим руки на краю мыса. В обычный день она бы не стала даже рисовать Ящера – ни один из жителей Засвейтья и так не вошёл бы в дом Знающей без позволения. Но день, в который личина в третий раз явилась с пеленой на глазах, обычным не был, и Сэйке решила защитить дом и соседей.

Дальний лес был встревожен. Молчали все благие птицы, только сова-горевестница попирала известные Сэйке законы, размеренно ухая после восхода. Пляшущие по деревьям солнечные пятна – мелкие духи света – сбились у самых верхних веток, словно земля вдруг стала слишком нечиста для них. Тропинка, протоптанная к круглой поляне с крохотным озерцом в центре, оказалась испоганена мелкими трёхпалыми следами выйки, ядовитой твари, прислужницы подземных сил, мех которой почему-то так любят купцы из южных земель.

Чем ближе Сэйке подходила к озеру, тем хуже становилось вокруг. Не раз и не два она останавливалась, не понимая, что преграждает ей путь: древесная тень, змеиное тело или подземный мрак, выплеснувшийся на землю бесформенным чёрным пятном. Тогда Сэйке шептала наговоры, вынимала из ножен ритуальный нож – раз даже закружилась в священной пляске – и упрямо шла вперёд, не думая ни о том, что найдёт у озера, ни о том, сможет ли вернуться.

На полянку мерзость не дошла: пели добрые птицы в ветвях деревьев, отражалось в чистой воде высоко стоящее солнце, играли у берега две большие выдры. Засвейтцы считали выдр обычными, земными, зверями, не служащими ни небу, ни подземью, но Сэйке всё равно обрадовалась их хитрым мордочкам и лоснящимся шкуркам – если на священной поляне ещё есть место для простых зверей, значит, не всё так плохо в лесу.

Одеяние из сотен орлиных перьев нашлось там же, где Сэйке оставила его в день инициации, – в дупле раскидистой липы на дальней стороне поляны. Знающая сложила лесную одежду на траву, набросила на плечи два ниспадающих крыла и принялась снаряжать лук. Стрелять ей приходилось нечасто, только в дни затяжных дождей, когда нужно было разогнать пакостных духов туч, так что правильно упереть резной конец в ногу и согнуть верхнее плечо удалось не сразу – Сейке даже оцарапалась вставкой из лосиного рога.