Натянув тетиву, она достала из горита стрелу с шестью короткими ястребиными перьями и уложила её на траву, так, чтобы ни одно перо не коснулось голой земли. Настала самая трудная часть обряда: Сэйке выхватила ритуальный нож, быстро-быстро, не думая и не чувствуя, взрезала кожу под левой грудью, и широко взмахнула рукой, орошая кровью траву и ствол старой липы.

Величественный лось мелькнул на дальнем берегу озера спустя несколько мгновений после того, как стекла с листвы на землю последняя жертвенная капля. Сэйке, готовая к его появлению, плавно отвела руку назад, затаила дыхание… Освобождённые плечи лука послали стрелу над землёй и водой, и лось, торжествующе взревев, подогнул колени и ударился оземь ветвистыми рогами. Знающая благодарно провела по животу лука окровавленными пальцами, бережно уложила его меж ветвей липы и, пошатываясь от усталости, пошла вперёд. Озеро она обошла по берегу – касаться его воды люди могли только раз в жизни, в начале инициации, – и выдры, словно и не заметив Охоты, уставились на чудесное существо, человеко-птицу, только что добывшее себе третью часть, связующую землю и небо.

Освежевать посланника, накинуть себе на голову его шкуру с рогами и тем самым закончить обряд, Сэйке не успела. Двое, вышедшие из-за деревьев, стоило Сэйке приблизиться к лосю, были одеты в обычную лесную одежду засвейтцев, но скрывали лица за грубыми ткаными мешками с одной длинной прорезью для глаз. Знающая не успела ни прошептать наговор, ни даже выставить вперёд нож – изверги вмиг бросили её на землю, не постыдившись прервать обряд и коснуться своими руками священных перьев пребывающей уже между мирами человеко-птицы. Сэйке надеялась, что они скажут хоть слово, и по говору можно будет понять, кто пошёл на святотатство, но и этого изверги не сделали. В полной тишине они оттащили Знающую к берегу, двумя взмахами кривого чёрного ножа отрубили ей руки и сбросили онемевшую от боли и ужаса женщину в осквернённые теперь воды озера.

Сэйке пришла в себя от того, что боль в плечах утихла, сменилась ощущением, какое бывает, если долго стоять на мысу, подставив тело солнечным лучам. Не открывая глаз, попробовала пошевелить пальцами – и смогла, хоть и странно, непривычно, как если бы долго-долго совсем не двигала рукой.

– Открой глаза, человек.

Голос был очень высоким и звонким, таким, какой мог бы быть у первых весенних почек, ещё клейких от живительного сока. Сэйке точно знала, что так говорить не может ни человек, ни – и в этом она была уверена ещё сильнее – обитатель подземья. И всё же ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы вновь посмотреть на мир: нападение, подлое и святотатственное, оказалось страшнее, чем даже пелена на личине Предвечной.

Сначала были видны только небо и солнце, ничуть не сдвинувшееся с того места, на котором было, когда Знающая начинала обряд. Сэйке поднялась на ноги, опершись ладонями о землю, и тут же чуть не упала вновь – руки, которые она хоть и непривычно, но чувствовала, висели в воздухе, отделённые от плеч пустотой толщиной в палец.

– Человек, не пугайся. Мы смогли вернуть твои руки только так, но они будут слушаться тебя также, как и раньше. Ты привыкнешь.

Голос доносился откуда-то сзади, от озера, и Сэйке медленно обернулась: почти уверенная в том, кого увидит, но не способная до конца поверить в это.

Тарпыг, высокий и мускулистый человек с сияющими золотыми крыльями и увенчанной гигантскими рогами головой лося, стоял у самого берега озера. Он был одет в одни лишь кожаные охотничьи штаны и держал на руках мальчишку лет десяти, золотоволосого и золотоглазого.