И я произнесу: «Разве не знакомо тебе это место, странник?» – тоном одновременно равнодушным (я же все-таки богиня, а он жалкий смертный) и в то же время заботливым, и тут он вскрикнет: «Итака! Итака! Милая Итака!»

Я позволю ему пережить этот момент восторга, чистейшего наслаждения – это еще одна важная часть в структуре всей истории, – прежде чем привлечь его внимание к более практичным вопросам и так и не выполненным обязанностям.

Так споют поэты, и в этот момент я окажусь в самом сердце истории. Я появлюсь, когда это особенно важно, и таким образом, как бы унизительно это ни звучало, я выживу.

Иногда я ненавижу Одиссея за это. Я, которой покоряются молнии, стану просто приложением в истории о смертном. Но в ненависти проку нет, поэтому, проглотив горький комок, я принимаюсь за работу. Когда все мои родственники исчезнут, когда поэты больше не станут воспевать их имена, Афина останется.

Поэты не споют правды об Одиссее. Все их песни на корню куплены и перекуплены, их истории пишутся по указке царей и жестоких воителей, которым они нужны только ради власти, одной лишь власти. Агамемнон велел сочинителям петь о своей несокрушимой мощи, о своем жадном до крови мече. Приам велел поэтам Трои в первую очередь возносить хвалу верности, преданности и семейным узам – и посмотрите, куда их это привело! По мрачным полям усопших бродят они, погубленные не столько мечами, отнявшими их жизни, сколько песнями, что им пелись.

Правда мне не пригодится, неразумно позволить ей стать известной.

И тут моя двойственная натура начинает рвать меня на части: ведь я богиня не только мудрости, но еще и войны. А война, пусть далеко не всегда мудра, но зато честна…

И вот вам правда – для того, чтобы успокоить воина в моем сердце философа.

Слушайте внимательно, потому что расскажу я это только раз.

Шепотом на ухо, под большим секретом – настоящую историю, произошедшую, когда Одиссей возвратился на Итаку.

По краю черного как ночь утеса, усеянного гнездами каких-то птиц, журчит ручеек, тоненькой посверкивающей змейкой сползая в море. Если же пойти вверх по течению, то можно обнаружить озерцо, в котором иногда плещутся служанки Итаки, напевающие тайные песни, которые мужчинам никогда не услышать, ведь считается, что женский голос нечист и подходит лишь для похоронного плача. Здесь среди прохладных струй поблескивают мхом валуны и сребролистые деревья клонятся к воде, словно стыдясь ласки лучей солнца.

А если пробраться сквозь скрюченные ветки и колючие шипы, рвущие подолы любителям прогулок, достигнешь уступа, выглядывающего, словно непослушный малыш, между пальцами потускневшей листвы и дробленого камня, – и вот оттуда открывается отличный вид на море и город, кривоватые крыши дворца и негустые рощицы. В этом месте обычно не слышно людских голосов, здесь скорее найдет уединение быстрая рысь или желтоклювая хищная птица. И все же сейчас, подойдя поближе, мы можем услышать нечто поистине потрясающее для Итаки – не просто голоса, а самое необычное сочетание звуков: разговор двоих – мужчины и женщины.

Мужчина говорит:

– Но они – боги.

Женщина спрашивает:

– Хоть и все еще живы?

– Да, конечно.

– Не дети богов? Дети богов – это, можно сказать, наследственная черта греческой знати, видишь ли.

– Нет, они в самом деле боги.

– Но что, если они глупцы?

– Они не могут быть глупцами.

– Еще как могут!.. То есть некоторые из них.

– Ну, в этом случае фараон-наследник уничтожает их памятники, выносит золото из их гробниц и вымарывает их имена со стен храма.

– Так, значит, они боги, пока кто-то не решит по-другому?