«О, Великие Маги! Мы держим взаперти абсолютно разумное существо. Эта сирена не тупая скотина. Он в совершенстве понимает человеческую речь и, по-видимому, может говорить, если бы не связанный клюв. Как много слов он знает? Что рассказал, если бы была возможность? Или всё это мне кажется, и он просто, как попугай, только делает вид, что может говорить? Но ведь он так отчётливо сегодня сказал: «Да» на мой совершенно конкретный вопрос. А не привиделось ли всё это мне? И это существо просит меня выпустить его!» – тут Джеймс остановил свой внутренний монолог и пустым взглядом посмотрел на огни города.

 Он не мог этого сделать, даже если бы захотел. Рисковать всем ради этой твари, пусть даже иллюзорно разумной? Нет. Если бы не Гриммер, Джеймс ещё мальчишкой умер с голода. Да ещё и руку ему отрубили бы. Воров ведь никогда не щадили. Даже самых маленьких и глупых. Как отрубленная рука может помочь избежать воровства семилетнему мальчику, решившемуся на нелепый поступок от безысходности? Никак. Либо смерть от голода, либо потеря конечностей. Впрочем, как оказалось, в его родном городе ещё были мягкие законы: сначала отрубали левую руку, потом правую и только потом вешали на площади. Как он узнал позже в долгих путешествиях, в большинстве поселений вора вешали сразу, не давая ни единого шанса на исправление. В любом случае Гриммер не сдал его хранителям порядка, а приютил в свою труппу, дал хлеб и кров. В конце концов, теперь он ответственен за целый бестиарий! Вся его жизнь посвящена цирку, и Гриммер явно дал понять, что Джеймс отвечает головой за каждую тварь. Рисковать всем ради свободы одного животного? Да и куда эта птица собирается лететь в такой холод? Шатёр обогревался печкой. Там тепло, сухо и есть еда.

 «Да мы же благодетели! Без нас он погибнет в этой суровой дикой природе!» – убедил себя Джеймс. И тем не менее… Перед внутренним взором стояли голубые глаза си́рина. У них не было ни человеческих зрачков, ни радужки, только два огонька во тьме глазниц. Но в них чувствовалось столько печали и мольбы… Джеймс поднял взгляд и увидел отражение своих серых глаз в витрине таверны. Голубые огни всё ещё горели на дне его воспоминаний. С тяжёлым сердцем парень повернул ручку двери и вошёл в тепло человеческого веселья.

 Внутри вовсю шёл кутёж. Некоторые ребята уже сильно надрались, и завтра им влетит от Гриммера по первое число. Да и работать с похмельем – ещё то наказание. Беспечность. Джеймс ухмыльнулся. Хорошо, что это не его проблемы. Он всегда пил в меру. Заняв свободное местечко рядом с Томасом, Джеймс заказал себе кружку пива и решил выбросить все мысли об одиноком заточённом в клетке разумном животном. Алкоголь лился рекой, люди веселились, горланили песни. Говорили о тяжёлой дороге, предстоящем выступлении, новом городе и женщинах. После очередной кружки рома Томас внезапно заявил:

– Да как ты вообще с этими тварями водишься? Я проклял тот день, когда меня назначили тебе в помощники. Не, Джеймс, я тебя очень люблю, ты мне как брат и сестра… Ик!.. Ой… Или дядя и тётя… И дедушка и бабушка… Так о чём я? Да! Эти твари жуткие! Просто кошмар! Мне на них даже смотреть страшно, а ты в клетку заходишь! Вот этого, птицеголового, голыми руками трогаешь! О, Великие Маги, ты такой храбрый!

 Джеймс ухмыльнулся и тут же помрачнел. Тревожные мысли поднялись из глубины его памяти, вновь баламутя его сознание. Но прежде чем он успел что-либо ответить, оглушительная затрещина обрушилась на затылок. Джеймс клюнул носом стакан с пивом и яростно обернулся. Перед ним возвышался почти двухметровый громила с лицом, покрытым жуткими шрамами. Усмехнувшись со звериным оскалом, он прорычал, как будто каждое слово должно стать пощёчиной: