Потом они привели себя в порядок, и выражение ее лица изменилось. Что в нем было – счастье, надежда, ожидание или что-то совсем другое?

Он не знал, правда ей не хотелось уходить или она просто хотела, чтобы он так думал. Он не разбирался в женщинах, не умел ухаживать за ними. Внешне он всегда поступал как надо – брал инициативу в свои руки, когда следовало, обращал внимание на сигналы, когда требовалось, улыбался своей очаровательной улыбкой, а потом делал ход.

Глядя на ее изменившееся лицо, он сказал, что скоро позвонит ей. Она широко улыбнулась ему – передние зубы у нее были как кукурузные зерна – и вышла из большого внедорожника. Дверца закрылась за ней с уверенным немецким хлопком. Уверенность, вот за что он особенно любил машины «Порше».

Рэнди вывел «Кайенн» со стоянки С, предназначенной только для старшекурсников и их гостей, и, махнув в последний раз порадовавшей его спутнице – свидание прошло как в рекламе батареек «Энерджайзер», – вдруг сообразил, что со стороны его вполне можно принять за отца, который привез в колледж дочь. Его собственная дочь оканчивала школу и жила со своей матерью за тысячу миль отсюда, на окраине Большого Яблока [9], откуда родом его жена.

Рэнди увеличил обороты двигателя черного «Порше» с металлическим отливом, наслаждаясь усилением гула во время гладкого, как стекло, разгона до красных делений на тахометре. Он переключился на третью передачу и проскочил последний светофор в центре города Бенсон, штат Индиана.

Внезапно на него нахлынуло чувство одиночества. Это от отсутствия Бетси Хиггинботэм, не иначе. Он вспомнил, как нежна она была с ним, как мешкала у открытой дверцы машины, пока он не сказал ей, что позвонит; все это казалось ему искренним, и, несомненно, искренней была ее страсть.

Эта пустота, грозившая испортить приятное послевкусие, напугала его. Ощупью он открыл ящик на центральной консоли и достал оттуда оловянную фляжку, почти полную скотча. Сделав большой глоток, он утер рот тыльной стороной ладони. Теплый аромат односолодового виски слегка притупил острое чувство тревоги, с которым он не умел справляться сам. В сущности, это был страх. Тот самый страх, из-за которого он начинал налаживать тесный контакт с молоденькими лаборантками лишь после нескольких месяцев преследования жаркими взглядами. Его попытки вступать с ними в близкий контакт до брака обычно заканчивались звонкой пощечиной.

Слишком рано он это понял или, наоборот, слишком поздно. Хорошо хоть, что ему хватило смелости рискнуть.

Похоже, он тот, кто за деревьями не видит леса. А может, как раз наоборот? Лес целиком он видит прекрасно, но совершенно теряется перед каждым отдельным деревом. Одно он знал твердо: он чувствовал себя не в своей тарелке всякий раз, когда женщина начинала предъявлять требования. Он терпеть не мог осложнений, которые обычно начинались после третьего-четвертого свидания, если он позволял делу зайти настолько далеко.

К северу от Бенсона Рэнди еще глотнул скотча и включил лампу на ножке рядом с большим зеркалом заднего вида. Окруженный комфортом немецкой инженерии и роскошью дорогого авто, согретый теплом шотландского односолодового виски «Лагавулин» пятнадцатилетней выдержки, он посмотрел в зеркало и произнес тост: «За меня!» В свои пятьдесят Рэнди оставался моложавым, как мальчишка, и потому привлекательным для женщин, несмотря на двенадцать лет безумного брака, которые он провел почти в полной отключке, леча себя виски и, возможно, несколько перебарщивая с этим «лекарством». А как иначе? Его бывшая жена довела бы до нервного срыва и святого.