Сергей ничего не ответил. Он не знал, какой стороной бил. Они опять сидели молча. Небо начало уже сереть, когда к садику подъехал милицейский воронок и остановился. Из кабины вышел молодой милиционер, оставив дверцу открытой, и полез на ограду. Он был долговяз и нескладен, с жидкими белесыми волосами и худым лицом. Сергей вспомнил, что они с Вадиком учились с ним в одной школе, только будущий милиционер был на несколько лет старше. И вот теперь тот тихий сопливый пацан висел на заборе, наклонив к себе ветку, и рвал яблоки – крупные он совал за пазуху, а мелкие выкидывал или запихивал в пустую кобуру. Сергей краем глаза видел, как Вадик медленно опускает дымящийся окурок и тушит его о ком земли. В тот момент Сергей почувствовал, что с этой ночи они как бы вне закона.

Милиционер спрыгнул с забора и сел в кабину машины, что-то говоря водителю. Они рассмеялись. Из окна кабины полетело надкушенное яблоко, и воронок уехал. Ребята, посидев еще минут десять, разошлись. Сергей подождал за церковью, когда Вадик скроется, и повернул обратно.

Было уже светло, хотя солнце еще не взошло. В ближнем дворике кто-то уже гремел ведрами, направляясь к хлеву. Сергей поспешил поскорее дойти до перекрестка и свернуть, а потом между двумя глухими заборами, через которые свешивались и сплетались ветки яблонь, дошел до Дублянки – большого ручья, протекающего по городку. Он пошел вверх по течению, и с одной стороны от него журчал ручей, а с другой были или изгородь из колючей проволоки, или плетень, или штакетник. Сергей чуть было не наступил на дохлого гусенка – голова его была затоптана в грязь, как будто ее совсем не было, а брюхо распорото. В черной ране уже копошились мухи. Сергей дошел до знакомого забора, перекинул руку через калитку, нащупал щеколду, откинул ее и крадучись прошел по садику мимо деревянного сортира с застекленным окошечком над дверью.

Тюль выпорхнул из окна Ларисы и торчал из дома белым скомканным языком. Сергей просунул голову в окно и огляделся. Слева стояла кровать, за ней громоздкий многоэтажный комод, покрытый белыми салфетками, справа был столик с трельяжем. Над кроватью висела скрипка. Тюль лег ему на голову, как фата. Сергей хотел позвать Ларису, но в последний момент увидел, что на кровати спала не она, а пожилая женщина, кажется, мать.

Он согнулся, медленно, на цыпочках, отошел от окна, снял кроссовки и через двор пошел к времянке. Он вспомнил, что Лариса летом живет там. Он приподнял дверь, чтоб не скрипела, когда входил. Лариса спала, натянув на голову простыню. Одеяло скомкалось от беспокойного сна и лежало в ногах. Сергей поставил кроссовки под узкий топчан рядом с ее тапочками, накинул на нее одеяло и посмотрел на себя в зеркало. Он был бледен, даже зеленоват. Он взял расческу и с трудом причесал свои длинные спутавшиеся волосы. Потом он увидел, что Лариса приподняла голову и смотрит на него. Не оборачиваясь, он прошептал в зеркало:

– Привет.

– Я думала, ты мне снишься, – Лариса спрыгнула с кровати, пробежала босиком по крашенному коричневой краской полу и прижалась к нему всем телом. Он протянул руки назад и замкнул пальцы на ее талии. Когда он выпрямился, ее лицо оказалось между его лопатками.

«Какая она молодая еще. У нее даже волосы растут только на голове. А там только светлый пушок, похожий на редкую березовую рощицу на косогоре в солнечный весенний день, когда листья только-только проклюнулись, но уже много желтых сережек. Вряд ли будет расстрел, если Мопа даст дубу. Говорят, ныне это делают так: дают ведро и тряпку – помой, мол, этот длинный коридорчик, а в нужный момент какой-нибудь солдатик приводит приговор в исполнение. Потом это ведро и тряпку дают другому, уже для дела. А если хотят поиздеваться, то стреляют в живот, чтоб еще полдня помирал. Наверное, все не так, но опытных в этом деле быть не может».