Я ему не поверила. Я никогда ему не верила, о чем мы вчера… помнишь? Не верила, и сегодня не поверила. Но это «не поверила» лучше, чем все остальное: я не поверила, что из-за Вани. То есть из-за него тоже, но если бы Ваню и не ранили, он все равно бы под пулю… понимаешь? Он же специалист по огневой подготовке, он же не салаженок-штангист, он бы не промахнулся в свою голову.

И как только до этого додумалась, так сразу и поняла: он говорил правду, он полез туда только из-за Вани. Потому что он нормальный человек. Вы его Скалозубом прозвали, я знаю и он знает. Но ведь Скалозубы водили солдатиков под пули, Скалозубы родину защищали. А Чацкие только по балам и по бабам. Представляю, что у него всю ночь было на душе. Но для него начинать жизнь сначала – это такая ерунда, это набор пустых звуков. А куда девать уже прожитое, куда Настю? Деревцо взошло, листики вылезли – не запихнешь же опять все обратно в семечко, – они в последний раз сидели рядом на полу, прислонившись друг к другу. Из сумки торчали черные мужские треники. Они сидели, как старик со старухой у разбитого корыта. – Он нормальный в хорошем смысле слова, а мы с тобой… на всю голову в плохом. Нет, отчего же, я не против быть ненормальной. У нас в части каждая вторая с энтузиазмом говорит о себе: «Ах, я такая ненормальная!» Теперь не каждая вторая. Теперь, со мной, каждая первая. Но видишь, что происходит, когда ненормально. Он меня лишил права быть ненормальной. Я бы и без права… Но это уже не по-людски.

Сереженька, давай прощаться, я больше ничего не хочу… Нет, не так: я больше ничего не буду. Ты уже никогда не приходи. Ты же понимаешь, почему? Только не отвечай, прошу тебя, не отвечай. Вдруг ответишь «понимаю»…

А еще вчера он прибежал в библиотеку, чтоб договориться о встрече вечером, и с неистовостью прижал ее к себе, а она заслонялась от него раскрытой книжкой, держа ее перед собой:

– Вот… Давно хотела тебе показать…

– Я сам посмотрю, что мне интересно, – его глаза и руки были бесстыдны.

– Нет, прочитай, что она пишет…

– Кто пишет?

– Роза… Роза Шанина, снайперша… Она погибла на войне. На ней только подтвержденных пятьдесят восемь фрицев.

– Так уж на ней…

– Вот послушай, – перебила она. – «На сердце тяжело, мне 20 лет, а нет близкого друга, почему? И ребят полно, но сердце никому не верит», – Людмила сложила книжку, прижала ее к своей слабенькой груди. – Представляешь? Представляешь? Вроде, про войну читаешь и о войне, а тут прямо о тебе и такими словами: «Сердце никому не верит». Видишь, как точно – будто в яблочко? Любовь-нелюбовь – это потом, сперва надо поверить. Тысячелетиями разгадывали тайну любви, а ответ вот он – в гарнизонной библиотеке, в воспоминаниях юной снайперши: «надо поверить сердцем». Не спрашивай, что такое: «сердцем». Это… это ключик. Может, это еще и не сама любовь, но без ключика никак. А самое главное: не бери, не бери, не бери меня взаймы. Я не рубль, столько же «меня» отдать невозможно. А ты ведь собирался? Сперва ведь собирался?

– Забудь.

«Мало ли как начинается, – подумал он. – Да и кто знает, что что-то начинается? Человек живет себе и живет, как обычно жил. И совсем не чувствует, что что-то начинается. Ну да – появляется новая женщина. Но ведь принципиально нового ничего не появляется, у нее все как у всех. И вдруг чувствуешь, что она реагирует на тебя так, как никакая другая не реагирует и не реагировала. И ты видишь себя по-новому, и присматриваешься к самому себе – что ж в тебе такого, и понимаешь, что все как у всех, кроме того, что из всех женщин мира для тебя осталась только одна она, и ты при этом не обеднел, а сказочно разбогател».