– Чего её готовить! – удивилась Ню. Надо же, взрослая женщина, а элементарный пирог испечь не в состоянии.

– Увы, моя голова всегда была занята другим. А сегодня мне уже поздно переучиваться.

Шустрик продолжала кричать, и у Ню начало покалывать в затылке. Ещё немного и она не выдержит, силком потащит дурёху подальше от дома. Не объяснишь мелкой, что домой нельзя.

Тамара ещё раз вздохнула:

– Ах, если бы кто-нибудь помог мне испечь шарлотку! – и хитро посмотрела на Ню. – Такая погода пропадает! Хочешь пирожок с какао, детка? – обратилась она к Шустрику.

– Хочу! – завопила та, и протянула руки к окну. Тамара легко схватила её, подняла и внесла в квартиру. Ню ничего не оставалось, как последовать за ней, только более цивилизованным путём, через подъезд.

Тамара давно жила в доме. Так давно, что знала всех жильцов. Знала она и то, почему почти каждый вечер Ню тащит сестрёнку на улицу. И каждый раз ей становилось их безумно жаль. Она всегда всех жалела эта Тамара. Даже залетевшую в квартиру муху не убивала, а ловила и выпускала на улицу. Много лет она жила одна, и никого в целом свете у неё не было. Только герань на окне да соседи, бросавшие пару слов перед тем, как войти в подъезд. Иногда казалось, что этого достаточно.

– Заходи, Аннетт, – сказала она Ню, протягивая ей красные тапочки с вышитыми на них блестящими бабочками.

Ню вздрогнула. Ещё одно имя и такое необычное. Шустрик уже забралась с ногами на диван и разглядывала висевшую над ним картину.

– Смотри, как красиво! – закричала она, обернувшись к сестре.

На холсте, а это был настоящий холст, на берегу речки сидела девочка и завороженно смотрела в воду, любуясь на своё отражение. Рядом лежала раскрытая книга и надкусанное яблоко. Речка блестела словно стеклянная, девочка загадочно улыбалась, а над всем этим раскинулось нежно-голубое небо.

– Это рисовал мой папа, – сказала Тамара. – А эта девочка – я. Только совсем ещё маленькая на нашей даче в Ольховке.

– Он был художником? – спросила Ню, охваченная чувством несоответствия между Тамарой и девочкой на картине. Неужели, это и правда она?

– Нет, просто рисовал иногда… писал, как говорят художники. Ничего и не осталось, только это, – Тамара с нежностью погладила раму. – Ну, что, идём печь?

В кухне нашлось большое яблоко с красными полосками, немного муки (Ню сунула нос в пакет, сказала: «Хватит»), пара яиц, сахарный песок и пакетик слипшейся от времени корицы (Ню понюхала, чихнула, сказала: «Сойдёт»).

– Создадим подобающую атмосферу! – Тамара склонилась над стопкой пластинок. Странная. Ну, у кого в наше время есть пластинки?

– И вновь Шопен, баллада соль минор, – пропела она одновременно с первыми звуками фортепиано и, кружась, вернулась в кухню.

Ню с опаской посмотрела на соседку. Она и правда чокнутая. Даже яблоко почистить не может, ножик с каким-то вывертом держит, а кожуру такую толстую срезает, что на пирог ничего не останется. Ню со злостью взбивала яйца с сахаром, брызги так и летели. Шустрику досталось самое сложное – смазать маслом форму и аккуратно выложить на неё кусочки яблока.

После того как пирог был осторожно помещён в духовку, Тамара поинтересовалась, любят ли девочки фиалки.

– Одна моя приятельница подарила мне замечательный набор, – сообщила она, – пену для ванны, гель для душа и шампунь. К сожалению, с запахом фиалки. А я, знаете ли, старовата для фиалок. Поэтому предлагаю, пока выпекается наша замечательная шарлотка, вам девочки погрузиться в фиалковую ванну. При условии, конечно, что вы любите этот запах.

Ню понятия не имела, как пахнут фиалки, но всё-таки уговорила отвести себя и сестру в ванную. Сразу вспомнился дядя Витя, и настроение улетучилось. Чего ради эта старуха потащила их в квартиру? Пирожка поесть? Держи карман шире! Сейчас ввалится в ванную, извращенка старая! Ню внутренне приготовилась сопротивляться. «Глаза выцарапаю!» – решила она. Но Тамара только наполнила ванну, растворив в ней пену, поставила сиреневые флаконы на её бортик и, сказав «Мойтесь, девочки!», вышла.