В последствии выяснилось, что будучи в армии (ещё в царской), он дружил с крестянским парнем из Рязани, от которого и перенял «исконно» русский оборот. В остальном же, как мы потом убедились, Гарегин, признавал в этом языке только мужской род: «мой жена, мой лопатка, мой лошадь». Впрочем, это ни как не мешало общению с ним. Но удивительнее всего была разница (в психологическом смысле) между ним и женой. Если Гарегин всегда говорил громко, энергично жестикулируя, был несколько грубоват, то жена его отличалась мягким нравом, сдерженностью, можно сказать даже какой-то интеллигентностью. Правда, это были первые впечатления.Однако продолжу рассказ. Гарегин закончил работу, расширив достаточно проход в ограде и широким жестом пригласил: – «Пожалуйста, можно заезжать!». Во дворе было восемь крупных ореховых деревьев. Уже в темноте отец поставил машину под одним из них. – «Завтра ворота сделаю» – пообещал Гарегин. Нам с отцом пришлось остаться в машине и снять обувь. Это приходилось делать каждый раз, когда матери с Кариной было нужно «прогуляться», а одеть на ноги было нечего. Пока они неспеша прохаживались по двору, отец узнал, что за обувью нужно съездить в небольшой городок в сотне километров от нас. Когда отец одновременно обращался и к матери и Карине, он частенько называл их изыскано: «дамы». Я тоже привык к этому слову и употреблял его, когда «дам» не было рядом. Так вот, «дамы», сильно уставшие от гуляния не в своей обуви, с облегчением скинув её, забрались в машину, а мы с отцом смогли, наконец, выбраться на волю.

Мне очень хотелось осмотреть, хотя бы не заглядывая внутрь, «наш» дом, пройтись по двору но тьма сгущалась, а нужно было разгрузить прицеп, накормить изнывающих в машине «дам», и самим поесть. Гарегин посоветывал вещи с прицепа пока сложить в подвале под верандой дома. Этот подвал, выше человеческого роста, вполне мог сойти за первый этаж. В жилую часть на «втором» этаже вела лестница (я насчитал 12 ступенек). Чтоб открыть его дверь, сплошь покрытую, как лианами разросшимся виноградом, Гарегин пришёл то ли с топором, то ли с ножом, я назвал его инструмент «мачете»: полуметровый, с толстой деревянной ручкой, насаженным на неё широким, обоюдоострым ножом с крючкообразным концом, он позволял легко зацепить, подтянуть к себе с двухметровой высоты ветку и, если нужно, срубить её. Ловко орудуя им, при свете фонаря, который держал отец, Гарегин быстро освободил дверь.

Подвал имел два окна, но можно было предположить, что и днём свет вряд ли проникал туда из-за листьев, закрывавших их. Фонарь помог нам увидеть, что в помещении кроме большого стола ничего небыло. Решили вещи разложить на нём. Прежде чем это сделать, отец поинтересовался нет ли в подвале мышей. – «Мышь нет, их змея кушает» – громко сказал Гарегин. Мать, услышав такое обяснение встревожилась: – «Не попали ли мы в змеиный заповедник?». Гарегин как-то неопределённо ответил: – «Давеча не так много было». Отец постарался успокоить её – «Мы их перестреляем», однако всё же решил осмотреть все закоулки повнимательнее. После этого можно было разгрузить прицеп. Отец посчитал, что спать мы сможем уже в нашем доме (обойдусь впредь без кавычек), но Гарегин отсоветывал – «Там сейчас нельзя, плохой запах, скорпионы, наверно змея, надо завтра всё почистить» – здравое предупреждение. «Дамы» никак не прореагировали на эти слова, словно смирившись с тем, что жить придётся среди змей, скорпионов и прочей нечисти.

С момента въезда во двор, время от времени, лаяла собака. Её я не видел, возможно она на привязи находилась за домом. Очень хотелось «познакомиться» с ней. Мне казалось, что по лаю я уже могу определить её характер. Вначале это был голос строгого хозяина – «Кто посмел войти к нам», потом – просительный: – «Дайте и мне посмотреть» и, наконец обиженный: – «Жаль, что не даёте». Стало уже совсем темно – знакомство пришлось отложить на следующий день. Керосиновая лампа, поставленная Анной на стол под деревом, давала слабый свет. Отец посетовал, что нет электричества, но Гарегин с гордостью сказал, что сын, работавший в Америке в «Армторге» прислал оттуда электростанцию, которая так и стоит без дела, поскольку не кому ею заняться: – « Завтра вам покажу». «Конечно, конечно – поспешно сказал отец – а где она?». Гарегин махнул рукой в темноту: – «Три года лежит». Хотя было неясно как понять это «лежит», не стоило придираться к слову.