Не хочется жить, когда он представляет себе себя – как он выглядел весной в МХТ.

В адашевской школе его по поступлении перевели на второй курс (так в младших классах Филармонического училища не задержали Мейерхольда). Лужский вел его в отрывке из «Сна в летнюю ночь», потом скажет на каком-то небольшом юбилее: Вахтангов «обращал на себя внимание и тем, что всегда был снисходительным учеником»[64].

Числясь на последнем курсе, Вахтангов зимой 1910/11 надолго отбыл. Считалось, что он поехал в Париж как помощник Сулержицкого, переносившего в театр Режан московскую постановку «Синей птицы». Так и закрепилось в театральной памяти, хотя было не совсем так. Следов его участия в парижских работах нет. На репетициях он присутствовал редко и уехал за две недели до выпуска спектакля. Продолжил собственное путешествие. Сулер на бездействие помощника не жаловался – как если бы оно было оговорено наперед[65].

Из записей Вахтангова про театр Режан: «Меня не замечают, да и не мудрено». Тут одна из причин поторапливаться с отъездом. Незамеченность – положение, выносимое с трудом.

Принятый в МХТ, он напишет Сулеру в июле 1911-го:

«Не вижу своего места.

Вижу робкую фигуру с тетрадкой в руке – фигуру, прилепившуюся к стене и маскирующую свою неловкость… Вижу больших людей, которые проходят мимо. Которым нет дела до тебя, до твоих желаний.

Каждый за себя.

Надо идти.

Надо что-то делать.

А я не умею. Не умею.

Слушаю добрые советы Вороновых и Хмары.

Они все знают. И ходят, как дома. Здороваются и громко разговаривают. Покровительственно похлопывают по плечу. Отходят к другим.

И страшно.

И стыдно.

И тоскливо, тоскливо».

Вахтангов останавливает себя: «Наверное, все испытали мое»[66].

Последний человек, кто мог бы сказать, что он так же испытывал такое, так же бывал уязвлен и чувствовал себя униженным, – адресат Вахтангова.

Сулержицкий снова и снова входил в поле очень крупных людей: испытал притяжение Льва Толстого, Чехова, Горького, Станиславского, Мейерхольда, Крэга, наконец. Но маленькое, легкое небесное тело по кличке Сулер нарушало законы небесной механики. Сохраняло близ мощных планет личное неискажаемое движенье. Проходило в их поле званым помощником и уходило безупречно. Если Сулержицкий знал тоску (он ее знал), то не ту, которой маялся в МХТ сотрудник Вахтангов.

Тетрадка в руке, с которой видит себя Вахтангов, – записи мартовских бесед К. С. К. С. тетрадку тогда же проглядывал, сказал: «Вот молодец. Как же это вы успели? Вы стенограф».

В первом Собрании сочинений К. С. (Т. 5. С. 466–469) запись опубликована – сочли ясным, что текст принадлежит Станиславскому. Менее ясно, как с записанным в марте за Станиславским соотносятся идеи, формулируемые Вахтанговым в его записях апрельских.

«12 апреля 1911 г.

Я хочу, чтобы в театре не было имен. Хочу, чтобы зритель в театре не мог разобраться в своих ощущениях, принес бы их домой и жил бы ими долго. Так можно сделать только тогда, когда исполнители (не актеры) раскроют друг перед другом в пьесе свои души без лжи (каждый раз новые приспособления). Изгнать из театра театр. Из пьесы актера».

Незадолго до этой записи – другая, про то, что договорился с Ассингом насчет репертуара поездки и о гонораре.

«13 апреля 1911 г. Спектакль в Коломне».

«15 апреля 1911 г. Спектакль в Шуе.

Хочу образовать студию, где бы мы учились. Принцип – всего добиваться самим. Руководитель – все. Проверить систему К. С. на самих себе. Принять или отвергнуть ее. Исправить, дополнить, или убрать ложь.

Все, пришедшие в студию, должны любить искусство вообще и сценическое в частности. Радость искать в творчестве. Забыть публику. Творить для себя. Наслаждаться для себя. Сами себе судьи.