Думаю с первых же шагов ввести занятия пластикой, постановкой голоса, фехтованием. Читать историю искусств, историю костюма. Раз в неделю слушать музыку (приглашать музыкантов). Сюда сносить все, что родится в голове, что будет найдено интересного: шутки, музыкальные вещицы, пьески»[67].

Сколько в этих целях у Вахтангова от него самого, сколько от Сулера, сколько от Станиславского, усвоенного через Сулера, сколько непосредственно от К. С. (от К. С. очень много – не нужно быть текстологом, чтобы это доказать), сколько из общего театрального воздуха? Как соотносит Вахтангов эти желания (уже имеющие «форму плана») с обязанностями сотрудника МХТ? Со спектаклями в Шуе и в Коломне – кто и что там играет – и с поездкой, о которой договорились с Ассингом? С тем, что он преподает в театральной школе некоего Златина? (Вечером 25 апреля его тамошние ученики «сдали хорошо» – показал Сулержицкому, тот похвалил.)

Еще больше вопросительных знаков, если подумать, как соотносится твердо сказанное Вахтанговым от себя («Хочу образовать студию». Я хочу, никто другой) с вызревающими намерениями Станиславского, в которые его посвящают.

На второй день после возвращения из Новгород-Северского (2 августа 1911 года) на репетиции «Гамлета» К. С. попросил записывать за ним. «В перерыве спрашивал о летних работах. Просил показать ему водевиль» (тех самых «Соседа и соседку»).

3 августа. «К. С. просил составить группу в театре и заниматься с ней по его системе».

4 августа. «К. С. предложил составить задачи для упражнений».

5 августа. «К. С. обещал дать помещение для занятий и необходимые средства. Поручил поставить несколько миниатюр и показать ему».

6 августа. «К. С. после отрывка „Огни“ много говорил о работе. Отрывком остался доволен. Немирович тоже».

7 августа. «…К. С. поручил мне следить за выполнением упражнений Тезавровским, Берсеневым»[68] (Тезавровский готовит Озрика, Берсенев – Фортинбраса).

В протоколах «Гамлета» 8 августа записано: «Репетицию ведет К. С. Станиславский. Беседа. Упражнения. Разметка на куски и хотения».

Так же записано в протоколах 9-го и 10-го: «Упражнения»[69].

Занятия по системе предусматривались и на репетициях «Живого трупа».

К драме Льва Толстого, которую получили после смерти автора, К. С. и Н. – Д. приступили с желанием восстановить режиссерский союз.

Ночью после 9 августа 1911 года Немирович писал жене: «Не оттого я устаю, что много работы… А оттого устаю, что все репетиции провожу вместе с Константином. Я с величайшей добросовестностью директора, дорожащего в своем театре таким талантом, как он, поддержал его в том, без чего он все равно не успокоится, т. е. в его системе. И это трудно, а иногда мучительно…»[70].

Немирович надеялся, что со своим внутренним противодействием справится; надеялся в чем-то Константина Сергеевича переубедить. В первые дни Станиславскому также верилось, что в работе поймут друг друга (оба после кончины Толстого чувствовали себя сиротами, это сродняло). Трещина обозначилась на репетиции «Живого трупа» 9-го.

В протоколах причина не названа (записано, что шла беседа о ролях и разбивка их на куски). Несколько дней спустя (13-го) К. С. пожалуется жене: «Я в один день так устал от этих убеждений и этой борьбы с тупыми головами, что плюнул, замолчал и перестал ходить на „Живой труп“»[71].

Трещина все равно появилась бы, но был и спровоцировавший ее небольшой сдвиг.

Дневниковая запись Вахтангова 8 августа: «Ходил к Немировичу говорить о своем положении в театре и о гонораре».

Предыдущий разговор об этом предмете имел место пять месяцев назад, 4 марта; Вахтангов записал тогда слова Немировича: «…с 15 марта по 10 августа вы будете получать 40 руб., а там увидим, познакомимся с вами в работе»