– Я удивляюсь всему тому, что вы говорите. Неужели это так?

– Конечно так! Положение властей здесь ненадежное, и я уверен, что красные знают о здешнем развале. И вот, повторяю, есть фантазеры, которые верят белой армии, белой власти. Я знал многих таких психопатов. Знаю даже, что одна молоденькая американка, дочь миллиардера, мисс Дудль…

Послышался стук в дверь. Ввалились все остальные лейтенанты.

Черт бы их подрал!.. Начался картеж. Переодеться, чтобы удобнее затем удрать, нельзя было и думать. Сплавить их тоже не представлялось возможным…

Шел второй час ночи.

Я стал одеваться. Вынул дорожную кепку и одел пальто. Все необходимое было, конечно, со мной.

– Вы куда, мистер?

Ко мне обратился кто-то из играющих…

– Хочу пройти в конец поезда – в вагон-ресторан. Хочу есть. Разбужу буфетчика и прикажу мне приготовить что-нибудь холодное.

– Олл-райт!..

Пусть подождут. С какой-нибудь станции дам телеграмму, что отстал. Попрошу сохранить вещи, догоню, мол, к отходу парохода.

Когда я подходил к концу поезда и вступил на площадку, отделяющую последний вагон, раздался страшный треск… Площадка вылетела у меня из-под ног, и я почувствовал, что теряю сознание!

– Приехали! Слезай!

Когда я пришел в себя – я огляделся. От луны было светло, как днем.

Я лежал в какой-то канаве с водой около высоченной насыпи. Рядом неслись крики и стоны. Слышалась стрельба.

Сразу стало все ясно…

Скорый поезд потерпел основательнейшее крушение. Только два последних вагона были похожи на что-то. Одни из них валялся на насыпи боком, другой, перевернутый колесами вверх, распластался под откосом.

Далее – картина полного разрушения. Видны были груды щеп.

Я уцелел только потому, что открытая площадка, очевидно, сыграла роль трамплина. При первом страшном толчке она подбросила меня, как мяч, и я этим избег того, что меня не сплющило между вагонами…

Я попробовал пошевелиться. Конечности действуют… Ощупался. Нигде крови нет… Попробовал встать; немного кружится голова и трясутся ноги.

– А ну-ка, барин! Выкладывай монету! Може, и пистолет хороший имеешь? Пригодится!..

Свои. Партизаны. Под откос поезд спустили, сообразил я. Новое дело. Как быть? Открыться им? А вдруг если кто-нибудь из оставшихся в живых рядом со мною пассажиров узнает меня, беседующего с партизанами? Опять неудобно. В городе Тайгинске узнают, что я принят был партизанами как свой. Туда давать нельзя ни малейшего шанса. Пока надо себя не выдавать.

Я бросил партизанам несколько слов по-французски. Они захохотали.

– Иностранный гость, значит! Ну, нам все единственно. Разоблачайся, милый.

Я пробовал было отговариваться, но меня схватили. Стали обыскивать. Нашли пакет с моими документами – мое сокровище. Отобрали.

Находят револьвер.

– Эге, братцы, да это офицер! Вишь – браунинг. Офицер! Ну, тогда шабаш, ваше благородие.

Двое партизан направили на меня винтовки.

– Ну-ка, Митрич, отведем-ка его к сторонке. Там сподручнее. Здесь ему мокро лежать будет. Чай, простудится.

Что делать? Сказать им, открыться – рядом, видимо, лежат раненые пассажиры.

Решил им повиноваться. Сделал вид, что согласен, идем, мол.

Повели, наставив винтовки в спину. Отвели шагов на сорок. Остановились.

– Ну, раздевайся, ваше благородие, господин иностранный офицер. Не лазай другой раз белым на подмогу. Не мешайся в чужую кашу.

– Будя, – сказал я. – Брось, братишка! Я свой. Только не орите больно. Я переодетый. Я не белогвардейский иностранец…

Ребята опешили…

– Ишь ты! Сразу по-нашему заговорил! Чего ты мелешь? Не офицер, говоришь? А свой? А по-французски лопочешь? Врешь, брат!