Мне никто не мешал работать.

В седьмом часу утра я окончил осмотр всего того, что мне было интересно. Комната была обследована так, что лучше нельзя. Больше делать здесь мне было нечего.

Забрав все то, что впоследствии могло пригодиться и иметь какой-нибудь значение для моей дальнейшей работы, я вышел, запер дверь и только тогда вспомнил, что я почти не ложился спать ровно двое суток, то есть с момента моего приезда в Тайгинск.

Забытье-сон в генеральском вагоне и часа полтора отдыха в доме у товарища Ефремыча, конечно, не шли в счет.

Я принял душ и лег спать…

Разбудил меня стук в дверь. Товарищ Ефремыч просил разрешения войти.

– Дверь не заперта. Входите, – сказал я намеренно громко, – я давно уже проснулся и просто не хочу вставать. Лежу. Все равно делать нечего…

Товарищ Ефремыч, входя в комнату, громко поздоровался со мной и, не захлопывая дверь, тихо бросил:

– Вы не в претензии, что я вас разбудил?

– Спасибо! – Я пожал ему руку. – Конечно. Правильно. Я не мог пересилить сна, и если бы не вы, то я проспал бы не столько, сколько должен был бы проспать человек, легший во втором часу ночи.

– Да. В нашей жизни, жизни неустанной борьбы, бессонные ночи подряд по несколько суток – чепуха, вещь, не стоящая внимания.

Затем снова, намеренно громко он продолжал:

– Так вы поедете?

– Конечно, еду с удовольствием.

– Помните. Сегодня в час дня. Вместе приезжайте. До свиданья.

Он протянул мне руку. В моей руке осталась записка. Он вышел.

В столовой слышался кашель и отфыркивание француза. Тот, очевидно, вместо утреннего кофе отпивался сельтерской…

Я развернул записку:

«Я, вы и француз сегодня завтракаем в “Эльдорадо” (лучший ресторан в городе). Время – час дня. Форма одежды парадная. Француз пригласил меня и вас. Видно, хочет отплатить торжественным завтраком мне за любезность и гостеприимство, вам в знак особого расположения к вашей персоне. Наверное, будет и кто-нибудь из высших военчинов. Прибудьте вместе с французом на его машине. Кстати, сообщаю: Леон здоров уже сегодня, но его еще дня два подержат. Я говорил с докторами. Если нужно, то можно и дольше. Пусть полечится. Это ему невредно. В городе уже есть слухи о розысках Лисичкина. Будьте осторожны…»

– Виноват, господин, разрешите предложить вам пройтись в контору…

Сказано по-русски.

– Что нужно этому болвану?.. – был французский вопрос.

– Я, именем закона, еще раз прошу вас пройти со мной в контору, в противном случае я вызову стражу. Вас выведут силой.

– Что это, дурак или сумасшедший? Что ему надо? Скажите ему, что я вовсе не желаю с ним разговаривать.

– Послушайте. Вы обращаетесь не по адресу, – обратился мой сосед по столику, француз, к подошедшему ко мне типу. Я сразу, конечно, почувствовал в нем сыщика.

– Что вам нужно? – продолжал говорить француз. – Князь никуда не пойдет и не желает вовсе с вами беседовать! Князь мой гость! Мы приехали сюда завтракать…

– А я все-таки прошу вас, и в последний раз, следовать за мной в контору, иначе я арестую вас в зале!

– Меня это страшно бесит! – продолжал я французу. – Эта каналья мешает нам завтракать и портит мне аппетит. Очевидно, в этой стране такие порядки! Переведите ему, что я отправлюсь с ним, только не в контору, а к начальнику контрразведки, а вы, конечно, не откажете воспользоваться вашей машиной?

– Конечно! Пожалуйста! Я обязательно поеду с вами сам! Князь сейчас же поедет с вами лично к начальнику контрразведки, – успокоил француз агента.

Как только начальник контрразведки увидал меня, приведенного к нему в кабинет, он вскочил, пригласил меня сесть, лично подав стул, и, узнав, в чем дело, начал ругать агента самой отборной руганью. Бешенству ротмистра не было пределов.