В следующую же минуту мы услышали шарканье тапочек, затем дверь распахнулась, и там в длинном синем ватнике стояла моя старушка Татьяна, вглядываясь в темноту лестничной площадки.

"Кто там, кто … возможно ли это?" – запинаясь, произнесла она.

"Митриевна, это я – Ирина", – воскликнула я, бросившись к ней, крепко обняв и целуя в дряблые старческие щёки. Но для неё это было слишком – шок от моего неожиданного появления чуть не убил её, и на несколько мгновений она, ошеломлённая и почти бездыханная, повисла в моих объятиях. А после начала плакать, всхлипывая: "О Боже, Ваше Сиятельство, мой золотой зайчик," (это было давным-давно данное мне ею ласковое прозвище) "неужели я действительно снова вижу Вас после стольких лет? Неужели я дожила до этого дня? А кто этот джентльмен? О, Ваш супруг! Входите, Ваша Честь, входите. Я так счастлива …"

И пока мы входили в её комнату, я заметила, что Катя улыбалась незнакомым словам – "Ваше Сиятельство, Ваша Честь", – ведь ей было всего 22 и она с трудом помнила те дни, когда употреблялись столь изысканные выражения.

Потом мы все сели – я и Татьяна на кровать, а Вик и Катя чуть поодаль, на два единственных свободных стула в комнате, – и Татьяна крепко держала меня за руку, будто боялась, что я могу в любую минуту уйти или растаять в воздухе, словно привидение. И она говорила и говорила, рассказывая мне всё о себе и о том, что она делала в последние десять лет. Слушая её, я огляделась вокруг и отметила, что, хотя комната и не отличалась просторностью, в ней было чисто, тепло и уютно. И я узнала несколько предметов мебели, что некогда нам принадлежали, и набор знакомых старых икон, который раньше висел над кроватью моей матери. А ещё там были фотографии моих родителей и меня самой в придворных костюмах, а также многочисленные виды Троицкого – снимки, сделанные мной летом 1916-го.

"Вы помните, как в том году постоянно фотографировали Троицкое? – спросила Татьяна. – Мы часто подшучивали над Вами, спрашивая: 'Откуда такая внезапная страсть к фотосъёмке?' – и Вы отвечали, что не знаете, но желали бы иметь полную коллекцию тамошних видов. Это явно было предчувствие, мой золотой зайчик … Видно, ваша душа понимала, что должно было случиться и что Вы никогда больше не увидите Троицкое, хотя Ваш разум и не предвидел ничего столь ужасного".

Потом, пока Катя и Вик вполголоса переговаривались друг с другом, чтобы нам не мешать, моя старая подруга продолжила свой рассказ о том, чем занимается и как проходят её дни.

"Мне тут комфортно, и я зарабатываю на жизнь шитьём" (раньше она была замечательной портнихой и много раз шила для меня красивейшие платья). "И у меня достаточно еды. Видите ли, обе мои падчерицы замужем за коммунистами, а те – ударники, хорошие ребята и добры ко мне, и потому, помимо моего собственного пайка, я часто получаю от них дополнительное пропитание".

"А не хотела бы ты уехать в Америку и жить там с нами?" – спросила я.

Но та покачала головой.

"Нет, – ответила она, – я слишком стара, чтобы плыть за океан, и, кроме того, я бы слишком тосковала по России, я бы там умерла. И потом, как бы я жила без своей церкви? Вы знаете, я каждый день хожу в Сергиевский собор. Для меня это приятная прогулка, и там есть батюшка, который читает прекрасные проповеди".

"Она такая же, как мои мама и бабушка, – заметила Катя. – Те тоже постоянно в церкви или ходят на кладбище".

"А ты?" – был мой вопрос.

"О, нет, я атеистка, – ответила Катя. – Но признайтесь, Татьяна Дмитриевна, что вы тоже часто посещаете кладбище".