– Туда – указал Паласар в сторону леса, повертев в руках небольшой стеклянный шар.

Его наниматель выглядел тревожно, и это напомнило Каспару о необычных обстоятельствах сегодняшнего утра.

– Там нет дороги, – заупрямился Каспар. – Это поле, а за ним непроходимый лес.

– Я вижу примятую колею прямо у нас под ногами.

– Это не дорога. Это кто-то вез сено с покоса, – Каспар не был уверен насчет сена, но на то, что тут не было дороги, он был готов поставить весь свой заработок.

– Но моя повозка тут пройдет.

– А что дальше? – не понимал Каспар. – Это не дорога. Какой-то крестьянин или сам Марк проехал ночью срубить себе леса. – Идея с лесом выглядела более убедительно, чем сенокос. – В самый лес она не ведет. Марк сказал бы мне, если бы тут был путь куда-то да чьи-то замки.

– Посмотрим, – равнодушно ответил Паласар, понимая, что Каспар, может, и силен в убеждениях, но под тяжестью дубовой упрямости в конце концов уступит.

– Хорошо. Ты же заплатил за наше время.

Отправив десять человек под началом Петерфинна вперед, Каспар расположил свой десяток с двух боков кибитки, отряд Дамиса должен двигаться сзади, а еще в ста шагах позади замыкали караван десять Вильямсона. Повозка медленно покачивалась на кочках, оставляя в топкой земле глубокие следы. Вскоре Петерфинн, далеко оторвавшийся от Каспара, достиг леса. От него вернулся гонец, передавший, что нашли дорогу в лес. Каспару, который ждал других известий, пришлось смириться с тем, что продвижение грозит затянуться, и они не будут ходить кругами вокруг двора Одноглазого Марка. Гордость Каспара была уязвлена второй раз утро, но только крохотным уколом. Он был готов сменить тон и принять правоту Паласара. Не всегда же оказываться правым. Главное, чтобы Паласар не стал язвить, но алхимик был мудр и не стал.

– Четверо пусть разведают лес, но недалеко, на двести шагов. Передай! – Каспар отослал гонца обратно, и караван пополз следом.

– Тропа, – произнес Каспар, когда караван подошел к опушке и соединился с отрядом Петерфинна. – Она ведет куда тебе надо? – спросил он у восседающего на месте возницы Паласара.

– Будем уповать, – с фатализмом, к которому окружающие начали привыкать, ответил Паласар. – Другой тропы окрест я не вижу, а эта тропа проторена, как для нас.

Затянул Петерфинн что-то тоскливое.

– Много он знает этих песен? – вполголоса спросил Паласар.

– О, тысячи! – поделился печалью Каспар. – У вальхов или, как они себя называют, кельтов он был бардом, музыкантишкой навроде северных скальдов.

– Песнопевец? – с грустью уточнил Паласар. Каспар почувствовал, что наконец нашелся предмет, дарующий ему с чужеземцем согласие сердец.

– И былиносказитель, – со всей возможной скорбью присовокупил Каспар. – Он читает наизусть Беовульфа, Нибелунгов, Сноррову Эдду и без счета песен про сидов и гаэлов. Только его лучше об этом не спрашивай, потом не заткнешь. Но давно уж старина Петерфинн променял арфу на кольчугу и теперь пробивает сердца не метким словом, а острым мечом.

– Выбрал достойное занятие, стал человеком, но не избавился от старых привычек, – удрученно закончил Паласар. – Хотя я и сам был известен как рассказчик историй, но тут совсем другая материя!

– Именно, – согласился Каспар, после чего отъехал к герою разговора: – Дорога проходима? – спросил он у песнопевца и былиносказителя.

– На первые двести шагов, – доложил со слов разведчиков Петерфинн, и Каспар приказал заходить в лес.

Среди деревьев пришлось принять строй плотнее. Дорога петляла. Чтобы не теряться из виду, отрядам спереди и сзади пришлось подойти вплотную к повозке. Кроме того, дорога была узкой. Рядом с повозкой мог иди только пеший, конный же рисковал в любой момент наткнуться на ветку и оказаться на земле. Пришлось отрядам вытянуться в колонну. Вначале лес был редок, но они продолжали спускаться с гор, и чем дальше они шли, тем плотнее становился строй деревьев.