– А сколько отсюда верст до Прядеиной?
– Да почитай верст двенадцать, а то и больше будет.
– Ого, далеконько мы забрались, нипочем бы здесь не пришлось бывать, кабы не поветря эта проклятая…
– Летом-то сюда худо проехать: по бездорожью-то чуть ли не день целый петлять придется, а вот зимой, по мелкому снегу, как болота морозом скует, запросто можно – прямиком-то не так уж и далеко.
Вечерами кумовья подолгу жгли костры – от гнуса и на всякий случай от лесного зверья.
– Тут, видать, медведи есть, не то что волки да рыси! – говорил Василий.
– Вестимо, и косолапых полно, да теперь лето, медведи на ягодниках кормятся, черемушник обламывают да муравейники рушат. Бывает, правда, и коровенку заплутавшую задерут…
– Что, кум, сына-то женить нынче осенью будешь? – помолчав немного, спросил Василий.
– И не подумаю.
– А что так? Я слышал, что у него невеста есть.
– Нам эту невесту не надо, с каторжанами родниться не собираюсь. С кем только, прости господи, связался! Лучше, говорит, на свете нет моей Рипсимии!.. Поглядеть-то не на что. Сама как жердь, ноги как палки, а уж на язык остра, не приведи бог. Такой палец в рот не клади, мигом откусит. Вся в своего дедку-разбойника.
– Кум, ведь и новгородские тоже всякие есть. Вот, к примеру, Кирила-косой. Ты бы с ним породнился? Взял бы за Иванка Катьку, к примеру, не будь она порченая?
– Ты что, Василий, насмехаться надо мной задумал?! Какая бы Катька была жена Иванку, вся их порода из строку не выходит. Да у нее и станушки-то даже нет, не то что приданого.
– А тебе что, кум, приданое или человек нужен?
– И то и другое! К готовой-то кучке пригребать лучше. Вот ты, к примеру, Василий, сам тоже старался взять жену с приданым, и с лошадью, и с коровой. Девять лет в семье прожили, а больше-то ничего и не нажили, только у вас и было, что Пелагеин Каурко да ее же корова. Еще бы жил там хоть десять-двадцать лет, ничего бы не нажил.
Василий в душе обиделся на кума, но виду не подал. Кум говорил правду. На родине им бы не выбиться из бедности. А здесь жить было можно…
С каждым днем покос уходил от избушки и загона. Теперь скот пасла Пелагея с ребятами, а мужики возвращались вечером. На костре Пелагея готовила еду, благо молока было вдоволь: она баловала молоком телят и даже сумела поднакопить масла, которое от жары держала в яме под полом избушки.
Сена в тот год накосили и сметали в стога немало. Близилась осень, и перепугавшая в округе всех – и богатых, и бедных хозяев – страшная непрошеная гостья – сибирка начала, по слухам, сходить на нет, а в пору листопадов исчезла вовсе, будто ее и не было.
…С тех пор немало прошло лет, много утекло воды в Кирге. Вдоль берега реки вместо улочек-односторонков вытянулись улицы с добротными домами. Жители Каторжанской слободки стали родниться с теми, кто жил в Заречье.
И среди поселенцев, и среди старожилов Василий Елпанов слыл солидным хозяином: имел семь рабочих лошадей, до десятка голов крупного рогатого скота, много мелкой скотины и разной птицы.
Каждой весной Василий поднимал добрый кусок целины – плодородной земли Зауралья, с каждым годом работал еще упорнее, чем прежде. Постепенно увеличивая пахоту, он, даже без удобрения земли, получал с каждой новины[32] хороший урожай – такие на Новгородчине никому и присниться не могли. В страдную пору бывший работник уже сам звал на подворье работников для себя, для своего крепнущего хозяйства.
Кузница
В самый разгар страды вдруг скоропостижно умер прядеинский кузнец Агап, мужик лет под пятьдесят, но еще в полной силе.
Утром, собираясь с работником в поле, Агап наскоро перекусил. А потом, уже ближе к полудню, вдруг занемог. Страшная нестерпимая боль пронзила живот, как кинжалом. Руки и ноги ослабли, холодный пот выступил на лице. Агап, превозмогая недуг, доковылял до телеги, попил квасу и прилег, ожидая, что боль утихнет, но становилось все хуже и хуже.