Флеро, двадцатипятилетний хореограф из Марселя, бежавший, когда город захватили исламисты. Сначала он осел в Экс-ан-Провансе, но там попал по миномётный обстрел и счёл за лучшее перебраться в Ниццу. Исламисты разжились вооружением на захваченных армейских складах и не стеснялись его применять.

Ещё были Донни и Лиза из Англии. Им было лет по двадцать. Учились, пытались выбиться в люди, а остались с непогашенными образовательными кредитами на шее, как и многие ребята из их поколения. Вместе с такими же попутчиками уехали на континент, подальше от кредиторов. Тут-то и началась война. По рассказам Донни и Лизы, вначале их было четверо, но автобус атаковали на дороге. В начале войны исламисты использовали по всей Европе «летучие отряды», чтобы запутать полицию и рассредоточить её силы. Нападали везде – у придорожных кафе, на дорогах, в маленьких городках, на пляжах – и тут же ехали дальше, к следующим целям. Так вышло и здесь. Боевики на машине остановили автобус и расстреляли его из автомата. Потом бросили внутрь бутылку с зажигательной смесью и поехали дальше. Ехавшая с ребятами девушка умерла от ранений и ожогов по дороге в больницу. Второй парень из их компании решил вернуться в Англию, потому что у него там остались мать и сестра. Вроде бы он даже добрался до Сен-Мало, откуда шли паромы до Портсмута, но больше связи с ним не было.

С двумя англичанами Вероника поладила лучше всех. Донни тоже в своё время учился в Кембридже и к тому же хорошо говорил по-французски. Из-за ранения Вероника передвигалась только с костылями, и ребята иногда приносили ей еду из столовой. А вот с французами отношения были хуже. Если Пители ещё как-то держались, то Симон с Флеро устраивали настоящие истерики, проклиная и исламистов, и президентов, которые в прошлом напустили во Францию столько мигрантов, и Америку, которая тоже наверняка к этому причастна, и даже Россию, хотя у неё своих проблем хватало.

От этого истерического лепета и криков у Вероники дико болела голова. Боли мучили её ещё с момента первого взрыва, выручали только анальгетики. Но когда начинались «дискуссии», то не спасали и таблетки. Вероника тихо свирепела, всем сердцем желая настучать этим нытикам костылём по головам. Наконец, в разгар очередного словесного извержения она не выдержала и гаркнула:

– Может, вам пойти и разобраться с исламистами, а не ныть тут?!

Её окрик напугал французов. Видимо, они решили, что контуженная русская сейчас и впрямь огреет их костылём. Флеро пролепетал:

– Но, мадемуазель, мы не военные и не полицейские… нас не готовили к этому…

– Так сидите тихо, мать вашу! – рявкнула Вероника. – У меня вообще отец умер! Кто кого утешать должен?!

От вспышки гнева головная боль накатила с новой силой. Вероника приняла ещё одну таблетку обезболивающего, запила её водой из бутылки и прикрыла глаза. Она уже не помнила, когда кричала на кого-то. Кажется, на корпоративе, когда активисты «левых» забрызгали её платье светящейся краской. Сейчас казалось, что это случилось очень давно, хотя не прошло и года. Где эти идиоты сейчас?.. Теперь Веронике было их жаль.

Возможно, ей не стоило срываться, но до чего докатился мир?! Только здесь, в одном этом боксе, четверо мужиков, из которых минимум трое могли бы встать на борьбу с исламистами! Но они этого не делают, они всё ещё пытаются жить по-прежнему – ждать, когда кто-то их спасёт, а пока можно всех поносить и всем жаловаться! Вероника вспомнила рассказы про своего прадедушку. Двадцатилетним добровольцем он попал на Великую Отечественную войну и в одном из первых боёв угодил в окружение. Получил сквозное ранение в живот и был взят в плен. По каким-то причинам немцы решили не добивать его, а притащили в лагерный госпиталь и бросили на носилках. Думали, что и так умрёт. Но прадед выжил, выздоровел, а потом сбежал из лагеря и присоединился к белорусскому сопротивлению. Когда Красная Армия освобождала Белоруссию, прадед снова вернулся в строй и встретил конец войны под Кенигсбергом. А в семье, которая его укрывала, он встретил прабабушку Вероники и после войны приехал за ней.