Шёпот.

"Ты пишешь – она читает.

Но ты забыл – я правлю.

Ты писал про неё?

Значит, она теперь – моя."

Он вскочил.

Печатные листы – как крылья, разлетелись по комнате. Некоторые загорелись прямо в воздухе – исчезая с сухим звуком, как горящие снежинки.

Тьма вошла.

Не как тень. Не как фигура. А как чувство.

Сомнение.

Ревность.

Писательское отчаяние, когда читатель ускользает. Когда текст становится чужим.

"Ты не должен был звать её.

Читатель – это зритель.

Но ты сделал её частью книги."

Фонарь вспыхнул сам.

Алексей схватил его – выскочил на улицу.

Лес снова сдвинулся. Деревья теперь стояли ближе. Стволы стали толще. Воздух – тяжёлый.

Он бежал.

Сквозь тьму. Сквозь шёпот. Сквозь собственные слова, ставшие ловушками.

Он не знал, где остановится.

Он не знал, что ищет.

Но знал – где-то там, среди ламп и снега, кто-то сейчас держит его в руках.

Кто-то слушает.

Кто-то верит.

И только это сейчас спасало его от исчезновения.

Я почти забыл, как дышать.

Бежал долго. Или – думал, что бегу. В темноте время не существует. Оно не тянется и не идёт – оно просто замирает, как воздух в лёгких, когда ты слишком долго не выдыхаешь.

Фонарь снова дрожал.

Свет в нём был… неуверенный. Как взгляд человека, который знает: его вот-вот собьёт поезд.

Деревья сдвигались. Стволы – как стены. Каждая сосна тянулась ко мне, как будто хотела коснуться. Или – остановить. Или – запомнить.

Я вылетел на старую тропу – и замер.

Передо мной стоял указатель.

Дощечка. Вбитая в землю.

Надпись: «ДОМ».

Стрелка – вперёд.

Я напрягся. Этого указателя не было раньше. Я знал точно. Здесь была поляна. Здесь я писал, здесь я читал, здесь…

Нет.

Это не то место.

Я подошёл ближе. Надпись на дощечке медленно поплыла. Слово "ДОМ" превратилось в:

"НАЗАД"

Я не моргал. Просто смотрел.

Фонарь мигнул.

Теперь на табличке было:

"ФИНАЛ"

Я отшатнулся.

Позади – шорох.

Обернулся.

Никого. Только ветер в ветвях. Только снег под ногами. Только я – и что-то внутри, что всё больше начинало говорить вместо меня.

Где-то на границе сознания – шёпот.

"Тебе не нужно помнить.

Не нужно искать.

Доверься.

Мы перепишем всё заново.

Без боли. Без страха. Без неё."

Я продолжил идти.

Тропинка вывела меня к дому.

С виду – тот же. Мои вещи внутри. Машинка на столе. Фотография Алины на стене. Потрескавшийся чайник.

Но что-то было… неправильно.

Я подошёл к столу.

На машинке лежал лист бумаги. Свежий. С надписью:

"Он проснулся. Всё это был сон.

Алина – в постели.

Лес – просто лес.

Он больше не пишет."

Я замер.

Медленно обернулся.

И увидел Алину.

Она стояла у окна. Улыбалась.

Тепло. Ласково. По-настоящему.

Как в те дни, когда она снимала меня тайком на плёнку, пока я не смотрел.

– Доброе утро, – сказала она. – Ты опять говорил во сне.

Я хотел поверить.

Каждая клетка хотела.

Я чувствовал, как что-то внутри сдаётся. Как будто тело само принимало решение – «да, хватит, это реальность, хватит бороться».

Я сделал шаг к ней.

– Я… – начал я.

Но вдруг – из-под рубашки на груди – выпал лист бумаги.

Я поднял его.

Почерк – мой. Слова – не мои.

"Если ты читаешь это – ты всё ещё в книге.

Она не настоящая.

Это редактура.

Спасай воспоминания. Пока они – твои."

Я поднял взгляд.

Алина смотрела прямо на меня.

Её глаза… исчезали. Становились чёрными пятнами. Как чернила, которые размыли дождём.

Лицо плавилось. Тени расходились по щекам, губам, глазам.

– Не надо, Лёша… – прошептала она. – Просто закончи.

И тогда я понял.

Они переписывают меня.

Они не просто меняют прошлое – они делают это через мою веру в него.

Каждая выдуманная улыбка. Каждое фальшивое воспоминание.

Это не призраки.

Это правки.

Тьма редактирует.

Я закричал.