Разметал машинку. Схватил страницы. Вырвал их из лжи.

Всё, что было во мне – вспыхнуло. Вспомнилось. Озеро. Колодец. Рука. Крик. Шёпот. Слово. Перо.

Я рванул к двери.

Выскочил.

В снег.

В реальность.

В боль.

Снег был настоящим.

Холод бил по лицу.

Воздух – горький, как первое воспоминание о смерти.

Я упал на колени.

Руки дрожали.

Но на пальцах – чернила. Настоящие.

Я всё ещё писал.

И где-то там, вдалеке, в городе, среди полок и огоньков, она это знала.

Она тоже держала эти страницы.

И они не могли исчезнуть, пока она верила в них.

Я вернулся в дом, когда уже почти рассвело.

Хотя… какое сейчас имеет значение – время суток, если сам день не уверен, существует ли он вообще?

Камин потух.

Стены молчали.

Машинка – разбита.

Алина – исчезла. Окончательно.

Её следы в снегу вели не наружу, а внутрь. Словно она ушла… в сам дом. В его суть. В то, из чего он построен – из фраз, образов, лжи и страха.

Я сидел на полу.

Передо мной – горстка листов.

Некоторые страницы были исписаны моим почерком.

Некоторые – чужим. Почти тем же. Но более… резким. Слишком ровным.

Будто писал кто-то, кто не чувствует боли. Только контроль.

Я понял:

у меня осталась одна возможность.

Одна.

Найти финальный лист.

И – переписать его.

Обрезать историю там, где она гниёт.

Остановить Тьму.

Потому что если не я… тогда она сама напишет конец.

Снаружи лес стал другим.

Не то чтобы он изменился физически – но теперь он смотрел.

Я чувствовал, как ветви тянутся, будто антенны. Как тени меняют угол, когда я прохожу мимо.

Снег – не падал. Он зависал в воздухе. В неподвижных хлопьях. Как сцена в книге, где автор ещё не закончил описание.

Я шёл.

Сжимал в руке последний неписаный лист. Чистый. Белый.

Мой финальный шанс.

И с каждой минутой ощущение становилось сильнее:

она за мной идёт.

Не Алина.

Не Роза.

Не кто-то с лицом.

Она.

Та, что редактирует.

Та, что дышит в промежутках между абзацами.

Та, что хочет написать всё по-своему.

"Финал не должен быть хорошим", – шептала она.

"Люди не возвращаются. Ошибки не прощаются. Писатели не спасаются."

И вдруг – дом.

Не мой.

Не тот первый.

Этот был другим.

Маленький. Одинокий.

С крышей, покрытой инеем. С оконцем, светящимся тускло, как больничная лампа.

На двери – табличка. Нарисованная от руки.

"Редакция"

Я рассмеялся. Впервые за всё время.

Сухо. Почти истерично.

– Ну конечно, – сказал я в пустоту. – Конечно. Финальный черновик – в редакции.

Я толкнул дверь.

Внутри – пусто.

Только стол. Стул.

И на столе – одна страница.

Я подошёл.

Прочёл.

"Он вошёл.

Он нашёл.

Он проиграл."

Нет.

Нет.

Нет.

Я дрожащими руками достал свой лист.

Чистый. Белый.

Сел.

Взял чернильное перо, которое всё это время было в кармане.

И начал писать.

"Он вошёл.

Он нашёл.

Он вспомнил."

"Он вспомнил всё.

Озеро. Колодец. Руку. Крик. Её глаза. Своё имя. Текст. Ритм. Боль. Свет.

Он вспомнил, что он – пишет.

А значит – он выбирает."

Тени начали шевелиться за стенами.

Шёпот усилился.

"Ты врёшь…

Ты не автор…

Ты ничего не меняешь…"

Я продолжил.

"Он знал: если читатель держит текст – история ещё жива.

Если хоть один человек в мире верит – история может спастись."

"Он написал это для неё.

Не для славы. Не для продажи.

А чтобы она поняла: она – была не зря.

Она была настоящей."

Тени заголосили. Дом застонал. Крыша заскрипела.

Я чувствовал, как что-то ломается – не внутри дома, а внутри самой книги.

Сюжет дрогнул. Слова пытались выскользнуть. Чернила начали стекать вниз.

Но я успел.

Я написал последнее предложение.

"Он встал из-за стола. И пошёл туда, где всё началось – чтобы закончить это по-своему."

Я вышел из дома.

Впереди – снег.

Путь.

Озеро.

И где-то там, в городе, за лампой и чайником, кто-то держал эти страницы.